В родную деревню в Ленинградской области Сергеевна приезжала из Минска, где прожила, считай, всю жизнь – с самой юности. Когда-то, после окончания ремесленного училища, уехала туда на комсомольскую стройку. Там и вышла замуж за русского паренька, приехавшего с Урала отстраивать разрушенный в годы войны Минск. Родила и вырастила двух дочерей. Рано овдовела. Сорок два года от звонка до звонка проработала на заводе, потом вышла на пенсию.
Пенсия, конечно, такая, что и на родину – не бог весть какая даль – съездить не каждый год получается: надо откладывать, беречь копейку, а ведь и внуков хочется порадовать, и лекарства от давления недешёвые…
Целый год Сергеевна откладывала деньги, чтобы летом, в конце августа (к бруснике), приехать – повидать родню, посидеть на могилах родителей, подышать воздухом, какого нигде больше нет…
Всем деревенским везла Сергеевна подарки: белорусские конфеты, носочки-маечки да ещё всякую приятную и нужную всячину. Без подарочного свёртка не оставался никто. И назад, к домашним, ехала она так же: с корзиной ягод, со сладостями, травами, грибами. Возвращалась из деревни она отдохнувшая, радостная. Всё же родина есть родина. От воздуха её и щёки румяней, и в руках-ногах больше силы. А от доброго слова, посиделок за большим столом, дружного кипения поколений – жить и жить хочется.
Так и в этот раз приехала Сергеевна в деревню к концу лета, а назад, в Минск, должна была вернуться уже осенью, в первых числах сентября.
Встретили её, как всегда, радушно, щедро – тут её любили и ждали, а больше всех – сёстры: старшая, Лена, и младшая, Поля.
Младшая на лето приезжала из райцентра в соседнюю деревню, а старшая жила тут, в родной. Полтора года назад с ней и с мужем её, Степаном, случилась беда: обоих почти одновременно, с разницей в пару недель, скосил инсульт. Ходить перестали, и речь отняло. Мало-помалу оба встали на ноги, а слово к ним почти и не вернулось. Близкие говорили: вот, бабка и дедко – с малолетства друг друга знают, в школу одну ходили, судьбу одну на двоих прожили, и болезнь разделили, и поправку… С тех пор как случилось несчастье, Сергеевну ещё больше тянуло на родину – помочь, поддержать, позаботиться…
Помогала Сергеевна племяннице в огороде, варила супы, за ягодами с молодёжью ездила. С её давлением кустикам кланяться не больно-то можно, но как без ягоды, без живых витаминов зимой! Тут, на чистом северорусском воздухе «витамины» эти растут густо, щедро, бери – не хочу. Ягоду Сергеевна брала чисто – перебирать потом приходилось не долго: так – травинку снять, букашку смахнуть – и всё, можно мыть да перетирать с сахаром, убирать на зиму полезное лакомство. Хорошо оно идёт к блинам, к творогу со сметаной – любимый завтрак минских внуков. Представляла Сергеевна родные мордочки с блинчиками за щеками – и радостнее ягодному кусту кланялась…
– Тёть Надь, давай уж, хватит – полные корзинки! – торопила Сергеевну молодёжь, уставшая бить лесные поклоны да кормить комаров.
Но Сергеевну из лесу, пока корзина не «закипит», не выманишь, никакими северными комарами не выгонишь. Знала: не скоро ещё в таком лесу окажется, а ягоды зимой много не бывает. А ведь не только внуков да их родителей – хотелось и сестру с дедкой накормить свежей посахаренной брусникой!
Очень беспокоило Сергеевну здоровье сестры Лены и деда Степана. Им бы ходить побольше, разминаться, а они сидят посидом, ленятся. До лавки, что у бани стоит, дойдут, опираясь на палки, – и всё, пришли, устали. Сестра ещё ходила туда-сюда по тропинке от дома до бани, а дедко – ни в какую.
– Стёпа, – говорила ему Сергеевна, – ты встань, походи, а то ноги совсем слушаться перестанут – сляжешь!
Дедко Стёпа любовно – очень, до слёз, любил Сергеевну – мычал, улыбался, палкой махал:
– Э-э-э! – мол, куда мне, отходил своё. – А-ай! М-м, – и головой крутил.
Сергеевна не сдавалась, уговаривала, но дедку просто так не возьмёшь – не хочет и всё тут: телом ослаб, а характер прежний.
Сама Сергеевна вечерами любила выйти за ворота, пройтись по дороге, поглядеть, как солнце румянится да золотит белые короны борщевика, которого здесь, в деревне, целое царство… Походит Сергеевна, поглядит кругом – от чего-то загрустит, чему-то порадуется, что-то вспомнит. Но мысли её скоро возвращаются к делам – помочь, поговорить, вещи в баньке простирнуть – и идёт Сергеевна домой: делу – время, потехе – час.
На второй неделе отправилась Сергеевна на несколько дней к младшей сестре, в соседнюю деревню. Привезли её туда на машине и оставили; уговор был, что через несколько дней заберут назад.
Младшая сестра – свежая, загорелая от огородных работ. И лицом, и сложением очень похожа на Сергеевну – невысокая, крепкая, широкоскулая, только разрез глаз у неё немного другой – чуть ли не восточный.
На Сергеевну нарадоваться не могла.
Жили дружно: днём обед вместе сготовят, стол в палисаде накроют, соседку, бабу Таню, позовут и долго сидят, разговаривают. Потом уберут со стола, посуду помоют – идут в комнату, ложатся на высокие кровати с сенными матрасами, смотрят телевизор, а дальше – тихий час. В светёлке пахнет избой, соломой, самоваром. На стенах – «Охотники на привале» и «Царевна-лебедь» – тонкие коврики с бахромой. Под «Охотниками» спит сестра, под «Царевной» – Сергеевна. Спится тихо, спокойно. В открытое окошко льётся летнее солнце, залетает с дороги пыль, летит деревенский гул: козы блеют, бегают ребятишки, стучит далёкий молоток, машина гудит…
Проснутся – пьют чай с булками, конфетами. Потом ужин, вечерние посиделки. К столу кто-нибудь из старых знакомых подтянется, обнимет Сергеевну, расспросит о далёком её житье-бытье, пожелает доброго обратного пути…
И всё бы хорошо, да есть у младшей сестры внук – Андрей. Не юноша, а в голове одно: где бы, не работая, денег на выпивку достать. Когда прижмёт (а прижимает не редко) едет из райцентра к бабке в деревню – за «помощью». Станет она отказывать – тот поначалу слёзно попросит, потом сорвётся на крик, может и кулак к щеке поднести. И бабушка «помогает», только бы уехал поскорее да хоть какое-то время не показывался в деревне.
Явился Андрюха, не зная о приезде Сергеевны, и тогда. А ведь только вчера сестра о нём говорила, плакалась – и вот, пожалуйста, лёгок на помине. Сергеевна сама его встретила, на скамью у дома усадила, стала спрашивать, как живёт. И он тихо улыбался, скромно отвечал: так, мол, и так, работы в городе нет, но ищу, на сына ведь алименты надо платить; здоровье так себе, пить вот собираюсь бросить… Сергеевна кивала, качала головой, взглядывала на него: черты лица не добрые, а родное, своё, мелькает. Глаза такие же, как у бабушки – немного восточные… Жалко его – дитя! И Андрей спрашивал Сергеевну о том о сём, да ответы не слушал – видно было: не за тем приехал.
– Сергеевна, а баба Поля-то где?
– Ты, Андрюша, к ней не ходи сегодня… Лежит Поля с давлением, голова ей болит…
– Так я пойду проведаю… Зря приехал, что ли?
Сергеевна взяла его за руку:
– Не ходи…
Стал вырываться:
– А мне надо.
– Не надо. Спит она, не ходи!
– Я на пять минут, – и к двери рванулся.
Дверь в дом была заперта.
Тут Андрюха закипел. Дёрнул дверь сильнее – не идёт. Стал ругаться – поначалу тихо, потом громче.
– Вы чего дверь-то закрыли, бабки? Я что, зря приехал, твою мать?
– Пока я здесь, Андрей, сюда не езди, – твёрдо сказала Сергеевна. И почувствовала, как кровь к голове хлынула.
– А ты, Сергеевна, не лезь, – рявкнул Андрюха.
– Голос на меня не повышай, я всё же пожилой человек… Имей уважение.
Андрюха хмыкнул и закурил.
Щёлкнул засов – показалась из-за двери сестра Поля:
– Уезжай, Андрей, дай нам пожить спокойно!
– А вот и наша болезная! Привет! – нехорошо улыбнулся Андрюха. – Должок вернуть не хочешь?
– Нет у меня ничего… В сентябре приезжай, там пенсия будет…
– Ну, бабуля, до сентября ещё дожить как-то надо, ты же понимаешь!
– Живи как хочешь – не маленький!
– Вот мы как заговорили при сестрице-то! – оскалился Андрей. – Ну, хоть на сигареты-то есть?
– На сигареты – бери, на вот… – мелочь баба Поля заранее приготовила, знала: с пустыми руками он всё равно не уйдёт.
Пока пересчитывал внук монетки, Сергеевна юркнула в сени, и дверь закрылась. Поругался ещё Андрюха, покурил на лавке и пошёл к остановке.
А утром следующего дня у дома стояла «скорая». Ехать из города всего ничего, а ждали её долго – часа два точно утекло в никуда. Плохо стало Сергеевне: что-то случилось (накануне сказала Поле: «Внутри как будто что-то оторвалось…») – и язык ворочаться перестал, и на ноги не встать. Увезли Сергеевну в городскую больницу. Прежде чем попала в реанимацию, несколько часов, ожидая врача, лежала в приёмном покое – так, как и была дома, в пёстром летнем халате с запахом…
Не впервые уже было такое с Сергеевной – понимала она, что и как: дело серьёзное, но ведь помогут – не врачи, так кто-то другой, тот, кто уже спасал её… Помнила Сергеевна, как с первым инсультом лежала в минской больнице «скорой помощи» – и однажды ночью, в такую же тяжёлую минуту, когда и душа и тело ступили на какой-то тёмный мосток и сделали по нему первые шаги, над ухом раздался тоненький голос: «Проснись! Проснись! Проснись!»
Сергеевна открыла глаза и, как она потом говорила, увидела маленького ангела, который тут же исчез. Ей стало легче – и уже утром, сидя на больничной кровати, она рассказывала эту историю внукам и дочери. Маленькие внуки всё спрашивали, как выглядел ангелок, какие у него были крылышки («Как у феи?») и какой именно голос, просили повторить это тоненькое «проснись!» и с замиранием сердца вслушивались в него, переглядывались. Дочка плакала и крепко обнимала мать.
А в этот раз ангел, весь год тихо звавший Сергеевну на родину, не прилетел. Может быть, он долго искал в коридорах и кабинетах врача, затерявшегося где-то в больнице – как знать…
Сергеевна сделала шажок по мосту над узкой рекой и всмотрелась в даль: там, на том берегу, до которого рукой подать, – много-много красных спелых ягод. Ласково пахнет лесом и детством. В лесу – далеко-далеко – будто звенят знакомые голоса, аукают. Она остановилась в ожидании другого голоса: скажет ли кто-то, что надо проснуться, или позволит пройти на полянку, отозваться кликающим? В руках у Сергеевны была корзина. Она заглянула в неё: не пустая, что-то в ней есть, какой-то свёрток, от которого сладко пахнет травами и грибами… И всё же корзинка просила ягод: впереди зима, морозы, тёмные утра, когда внучка идёт в школу, а внук – в садик; нужно варенье. Голоса всё не было – и Сергеевна пошла дальше. Ступив на берег, она крикнула «ау!», удивившись тому, как тонок и тих стал её голос, и пошла в ягоды…
– Бабушка, проснись! – плакал и звал маленький Глеб. – Проснись! Проснись!
И чем больше он повторял это слово, тем громче плакали все вокруг: дочки, внучка, сёстры, племянники, дети... Горько выл, трясся от слёз дедко Степан.
Потом Сергеевну отвезли на берёзовый пригорок, к родителям…
После поминок до самого вечера проплакали дочки над корзиной, полной брусники.
– Мне вчера ягоды снились… Красные, крупные – целая поляна. К слезам… Нельзя ей было в лес ходить, нельзя! – говорила младшая старшей.
Сестры Поля и Лена, отрыдав своё, тихо, постанывая и вздыхая, лежали на кроватях… Маленький Глеб спал на топчане, а рядом лежал листок с крыльями, нарисованными синим карандашом.
Внучка, «вылитая Сергеевна», видела в окно веранды, как вышел за ворота дедко Степан и, тяжело опираясь на палку, пошёл по дороге...
Автор: Синюк Виктория
