Мой дед Василий Васильевич Шустов, фронтовик, один раз в году уходил в запой.
К бесцельно пропитому он относился основательно, закупая водку в зелёных стеклянных бутылках с узким длинным горлышком, бумажной шершавой этикеткой и мягкой алюминиевой пробкой, из которой делал нам лошадок на спичках вместо ножек, втыкая их в хлебный мякиш.
Надеясь, что запаса хватит надолго, он приносил два ящика водки из неструганных досок, ставил их один на другой в горнице возле кровати с широким вышитым кружевом поверх металлических откручивающихся шишечек на кованой спинке. Потом дед в исподнем ложился и попивал.
Запас, как и пробковые лошадки, иссякал внезапно, зато открывался портал-кубышка, наглухо закрытый при трезвой жизни деда.
Начиналось двухнедельное безумство.
За время основательного запоя все женщины летали по дому, хвастая обновками; в комнатах менялись люстры, шторы, ковры; покупались отрезы на платья и блузки; появлялись новые кружки, тарелки, цветочные горшки; прибивались новые наличники, перекрашивались стены и заборы.
В одно лето местным кузнецом даже перековались заслонки на голландку в горнице и русскую печь на кухне.
Списывались расходы на проклятущую водку. Летнее знойное буйство в васильках, цветущей гречихе и начинающей поспевать ржи длилось не один год – криминальная схема отмывания работала как швейцарский часовой механизм.
На 15 день – начало трезвого периода – рачительный и прижимистый дед, надев чёрные бухгалтерские нарукавники, подбивал расходы на пропитое, мрачнея и чернея лицом от масштаба трат.
Итоговые цифры сходились всегда. Недостачи и приписки не обнаруживались никогда.
Отчёты за пропойный период готовили его жена (моя бабушка), его дочери, Галя (моя мама), Маша и Лида, его снохи, Люся и Валя. Сыновья деда в афере века не участвовали.
Зато в афере участвовала школьная подружка сестёр, которая отбивала водочные чеки на сумму, какую ей скажут. Она громко материла своего мужа-пропойцу и с остервенением била по кассе, мстя благоверному за каждый гранёный стакан.
Дед, каждый раз почёсывая затылок, откладывал равную сумму с запасом на следующий запой, женская часть дома планировала следующие обновления, и всё катилось как сыр в масле.
Дед, конечно, замечал изменения в пряничном деревянном домике, но на его вопросы давались быстрые и чёткие ответы, — Галя привезла (Сибирь), Маша подарила (Якутия, а потом Казахстан), Лида своё отдала (Рязань).
Пасторальная картинка щедрыми масляными мазками писалась до моего крещения.
В 12 лет меня в белом крепдешиновом платье с выбитыми на подоле бутонами тюльпанов и широким атласным поясом на четырёх атласных завязках отвели в местную церковь, дали сладкого вина и покрестили.
Я решила, что крещёный пионер — это почти его святейшество. Он, как Молодой папа — безупречный, хотя я тогда и не знала Молодого папу, но предчувствие. Предчувствие вовсю витало над моей пушистой кудрявой головой. Ещё мне понравился поп с большими глазами и тонким ликом.
Когда дед вышел из полумесячного запоя и сел подбивать дебет с кредитом, я, крещённая, не утерпела и сказала.
— Дед, они всё врут! Ты столько не пьёшь! А вазу купили в сельпо, а за шторами ездили в Шацк, а новые вёдра притащили с Выши, а мы вчера съели коробку мороженого, а деньги за это и не только вписали в твою ведомость.
Гоголь и его Ревизор перевернулись в гробу, молчание стояло гробовое, затянувшееся и бесцветное. Прервала его бабушка. Она повернулась к маме и сказала,
— Надо же! Наташка как ты! К нам с лычками из третьей продразвёрстки пришли скотину забирать. Мы тогда всех поросят перекололи и спрятали. Кто в дом забежал с хвостом свиньи? Ведь я тебя, заразу такую, и за юбку прятала, и ногой в сенки выталкивала, а ты бегала и крутила хвостом. Помнишь, тебя спросили, — Расскажи нам девочка, где хвост взяла? — ты побежала в амбар, показывать, как все поросята ножками вбок в мешках лежат?
Так я узнала семейную тайну про свою маму.
Красная мама скромно молчала, теребя новый ситцевый фартук из ведомости, две сестры в разноцветных юбках из ведомости загрустили, вспомнив, как вся большая семья с семью детьми осталась без продуктов.
— Язык тебе вырвать, — сказала сноха Валя в бордовой блузке из ведомости .
— А ну не сметь на Наташку даже рот открывать, — сказал папа, и рукой показал, что им надо всем сделать. Он сложил пальцы в маленький смешной ковшичек, как маленькая ворона на суку, и несколько раз открыл и закрыл их.
На папе из ведомости ничего не было. Он перебросил за плечо два махровых полотенца, большое для меня и маленькое для себя, взял меня за руку, и мы пошли через огороды на речку.
По дороге папа, хрустя огурцом, рассказал мне, перепачканной малиной, что в Советском Союзе пьянству объявлен бой, и даже участие деда в войне не позволяет ему так дубасить водку и вредить здоровью. Ещё папа сказал, что я большой молодец, и он мной гордится.
— Всё-таки ты дура, — сказал мне Мишка, когда мы, все 7 внуков, остались до конца лета без пряников, шоколадок, мороженого, монпансье и подарков на новый год.
Дед после этого перестал доверять близким людям и не пил. Совсем.
Автор: Наталья Павельева
