— Верка, твоего отца показывают! – хором закричали девчата, собравшиеся вечером возле единственного во всей деревне цветного телевизора, который стоял в клубе и был подарен жителям села Бобровское за отличную и слаженную работу на благо Родины.
Вера, худенькая девочка с почти прозрачной кожей и робким взглядом, лишь раз посмотрела в сторону подруг и вернулась к вышивке.
— Знаю, — ответила она. – Папа поехал наш колхоз представлять. Вот его и показывают.
— Как ты думаешь, нам еще что-нибудь подарят? – тихо спросила Тася, смуглая девчушка с толстой смоляной косой. Вера отложила в сторону вышивку и улыбнулась подруге.
— А я почем знаю, Таська? Это же не отца зависит. Прошлый раз телевизор подарили, а в этот могут только благодарность вынести. Сама же знаешь.
— Эх. А вот бы магнитофон подарили, — размечталась Тася, плюхаясь на соседний стул. – Мы с девчатами когда в соседнее село ездили, там, в клубе, настоящий магнитофон стоял, представляешь?
— Ну и что? – хмыкнула Вера, чем совершенно не порадовала подругу.
— Как что? – возмутилась та. – Культура же, Верка. Ребята там даже зарубежку крутили.
— Лучше бы книг выдали, — мечтательно протянула девочка. – Я уже все в библиотеке перечитала. Вот бы Дюма или Жюля Верна…
— Эх ты, — рассмеялась Тася. – Другие девчата уже с мальчишками встречаются, а ты о книгах мечтаешь. Ладно, пошли твоего отца послушаем.
— Ты иди, Таська. Я еще повышиваю, — ответила ей Вера и, улыбнувшись подруге, вновь вернулась к вышивке.
— Как скажешь, Верка, — хмыкнула Тася и убежала к другим девочкам, которые громко обсуждали то, о чем говорил отец Веры.
— Пап, ну как так-то? – дрожащим голоском спросила Вера, вцепившись бледной рукой в плечо отца, лежащего на больничной кровати. Мужчина вымучено улыбнулся и, притянув к себе дочь, слабо поцеловал ее в щечку.
— Ну что ты, родная моя? – прошептал он. – Все хорошо. Я тут, живой. Это Василичу не повезло. Доктора говорят, что он еще без сознания лежит.
— Никуда тебя не пущу больше, — строго сказала девушка, не желая отпускать отцовскую руку. – Пусть другие за тебя катаются куда хотят.
— Это работа моя. Мы для Родины трудимся, а в этот раз нам комбайны новые дадут, трактора, студентов на картошку пригонят. В других селах и того хуже. Подумаешь, авария какая-то, — буркнул он, поправляя мокрую от холодного пота подушку.
— Дядька Семен говорит, что труба мимо твоей головы в сантиметре прошла, — шепнула Вера.
— Было такое. Семен врать не будет. Это Василич головой об руль ударился, а мне-то что?
— Все хорошо же будет, пап?
— Конечно. Верь в это.
— Буду верить, — вздохнула девушка. – Имя у меня такое. Вера.
— Да. Как у мамы-то, царствие ей небесное, — улыбнулся отец. – Все хорошо, родная. Чего плачешь? Сырость развела тут. Доктора заругают.
— И пусть! – с вызовом ответила Вера, вытирая мокрые глаза. – Мамы вон нет уже, еще и ты уйти собрался? Не пущу.
— Ну, куда я уйду, глупая, — он притянул дочь к себе и ласково погладил по голове ослабевшей рукой. – Только мы с тобой вдвоем и остались, Верунь. Эх! Ладно. Когда меня лошадь чуть не зашибла, и то страшней было. Выкарабкаемся доча, не плачь.
— Ага, пап, — всхлипнула девушка, робко улыбаясь отцу. Тот на секунду замолчал. – Что?
— Красивая ты у меня. Все парни твоими будут. Ох, устану я их отгонять от тебя.
— Да ладно, пап. Какие парни? Чураются они меня. Председателева дочка, говорят. Заумница, в книгах вечно сидит.
— И правильно, — наставительно произнес мужчина. – Книги тебя умнее сделают. Нечего всю жизнь в селе-то жить. Пора и город покорять.
— Как же я тебя тут брошу?
— А я что? Я нормально, — бодро улыбнулся он и поморщился, когда боль вновь напомнила о себе. – Подлатают. Жить буду, дочка. Ты уж верь мне.
— Верю, пап. Верю. Имя у меня такое.
— Проходим, проходим. Не задерживаемся, граждане! – зычно прокричал высокий парень, махая рукой абитуриентам, которые робко толпились возле входа в кабинет. – Экзамен сейчас начнется. Быстренько, быстренько. Живей!
— Громогласный какой, — недовольно протянула Тася, обращаясь к своей подруге Вере, все такой же худенькой и тихой девушке, как и раньше. – Все они, столичные, такие, Верка. А этот у них активист, наверное.
— Ага, — хмыкнула Вера, прижимая к себе два учебника по физике. – Идем?
— А куда деваться, подруга? – хохотнула Таська и, взяв Веру под руку, потащила ее в кабинет.
Чуть позже, подруги вышли на свежий воздух и, заняв лавочку, принялись уплетать сливочное мороженое и обсуждать прошедший экзамен. Тася без конца хохотала и вспоминала лицо экзаменатора, к которому подошла в очень вызывающей манере, призывно виляя бедрами и облизывая полные губки.
К своим годам смуглая Тася превратилась в настоящую красавицу, у которой отбоя не было от женихов, как из родного села, так и из города. А худенькая Вера робко стояла рядом, пока Таська забалтывала очередного кавалера. Впрочем, ее ухода никто и не замечал. Только подруга потом могла вспомнить о том, что рядом еще кто-то был, но это случалось не часто. Вот и сейчас Тася с наслаждением расправлялась с мороженым, предпочитая строить глазки студентам, которые шли в сторону института мимо сидящих на лавочке девушек.
— Надеюсь, тот старый хрыч меня не завалит, — буркнула Тася, выбрасывая бумажный стаканчик в стоящую рядом с лавочкой урну.
— Он все глаза проглядел. Точно тебе говорю, — усмехнулась Вера, засовывая учебники в сумку.
— Ишь ты, еще и язвит, — осклабилась подруга. – Сама-то все знает, а мне только на красоту и уповать.
— Все хорошо будет, — улыбнулась девушка. – Поступим.
— Откуда ты знаешь? Я вот последние три задания так и не решила.
— Надеюсь. Верю. Папа мой всегда говорит, что имя у меня хорошее.
— Слышала уже, Верка. Только не легче от этого. А ну как не поступлю? Снова в колхоз возвращаться?
— А что? Там за тобой Димка Севостьянов давно уже бегает. Хороший парень, работящий, хозяйство большое.
— Нет, Верка. Мне столичный нужен. Нравится мне здесь, понимаешь? Люди другие, жизнь, культура. Джинсы купить легко можно. А у нас что? Секретарем сиди или парикмахером работай, вот и вся история. Или свиней корми. Тьфу. Любовь мне нужна.
— А ты вот верь в хорошее и так и будет, — улыбнулась Вера, подставляя бледное лицо жаркому солнышку.
— Опять старая песня, — покачала головой Таська. – Ладно. У меня сегодня свидание, скажи Наташке, что я поздно. Хорошо?
— Конечно, Тась. Удачи, — помахала рукой подруге Вера и, выбросив свой бумажный стаканчик в урну, отправилась в сторону остановки. Надо было к следующему экзамену готовиться.
С такими мыслями Вера дошла до перехода и, дождавшись зеленого сигнала светофора, двинулась вперед, не смотря по сторонам и витая в одной ей понятных мыслях. Она не замечала ничего. Ни толпы людей, которая резко бросилась к другой стороне дороги. Ни визга шин слева от себя. Лишь напоследок ее взгляд зацепился за черную «Волгу», которая стремительно к ней приближалась. Удар. И темнота.
«Надежда».
— Ох, роднуля ты моя. Держись давай! – в сознании всплыл низкий женский голос. Пахло машинным маслом, бензином и нагретой на солнце кожей. К этим ароматам прибивался еще один. Тягучий и жаркий. Словно кто-то рядом варил металл. Вера вспомнила этот аромат. Кровь. Так пахло в больнице, куда попал ее отец давным-давно. И так пахло в комнате мамы.
— Ммм, — простонала девушка, приоткрывая глаза. Она не успела удивиться тому, что лежит в машине, как ей на плечо опустилась тяжелая рука, и вновь раздался низкий голос.
— Держись, роднуля. Мы сейчас. Мигом домчим. Оглянуться не успеешь, а доктора все поправят. Негоже такой красоте кровью-то истекать. Верь мне, девонька. Домчим. Видит Бог, домчим.
Дальнейший путь проходил словно в тумане. Изредка появлялись звуки, редкий свет, чьи-то встревоженные крики. Потом появилось лицо. Усталые суровые глаза, аккуратные брови и стандартная врачебная косынка. Глаза внимательно смотрели на Веру, и девушка даже робко улыбнулась, прежде чем потерять сознание. Она не чувствовала ничего. Лишь слабый голос незнакомой женщины звучал откуда-то издалека.
— Надя?! Надя?!
— Чего мам? – крикнула коренастая лопоухая девочка, выглянув из большой ямы, где рабочие меняли трубы.
— Опять по стройкам лазаешь? Ух я тебе, непоседа! Быстро домой.
— Ну мам! – заканючила она. – Еще пять минут, пожалуйста.
— Никаких «ну». Домой, — отрезала мама и закрыла форточку. Надя, мрачно показав кулак соседу Димке, медленно пошла в сторону подъезда. Она понимала, что мать снова будет ругаться и говорить о том, что опасно гулять на стройке. Так оно и было.
— Надь. Сколько раз тебе повторять, что на стройке опасно, — устало произнес отец, держа в руках свой верный армейский ремень из жесткой кожи. Девочка насупилась и, держась руками за зад, молча пожала плечами.
— Доченька. Почему нельзя как обычные девочки играть? В куклы там или «выше ноги от земли», — спросила мама, вытирая руки об фартук. С кухни вкусно пахло жареными пирожками, но Надю они мало волновали в этот момент. Куда страшнее был ремень, который держал отец.
— Скучно с ними. Они дуры, — надувшись, ответила она. – А там мы в «казаков-разбойников» играли.
— Знаю, — хмыкнул папа и указал пальцем на лоб дочери. – Шрам вон на всю жизнь остался. И как ты мальчишкой не родилась? Не пойму и все тут.
— Не знаю.
— Никто не знает. Пианино вон кому купили? А скрипку? Но нет. Нам стройки всякие, ямы, лужи подавай, да?
— Не хочу я музыкой заниматься, — буркнула Надя и почесала свой шрам. – Скучно.
— Куда лучше с горки на санках носиться, — покачал головой отец. – Там тебе и шрам на лбу, и нос разбитый, и сапоги стертые. Чего ж ты тогда хочешь?
— Машину водить, — мечтательно улыбнулась девочка, забыв и про ремень, и про наказание, и про хмурых родителей. – Руль крутить, по дорогам ездить. В другие города и страны. Эх.
— Доченька. Этим же мужчины занимаются. Папа, например. Или дядя Толя.
— А я не хочу музыкой вашей заниматься. И в куклы играть не хочу, — воинственно ответила Надя. – Машину хочу. Люблю я машины. Вот.
— Горе ты мое луковое, — папа махнул рукой и бросил грозный ремень на диван. – Иди мой руки и кушать. Ах да. Ты наказана, Надежда. На две недели. Будешь уроки учить. Всяк полезнее, чем твоя беготня по улицам.
— Ладно, — вздохнула девочка и поплелась в ванную комнату. Если отец так решил, то значит так оно и будет. Это она понимала лучше всего.
— Светлова! Кто-нибудь Светлову видел? – надрывался тощий очкарик в помятом костюме, который был ему великоват. Он подслеповато щурился, вглядываясь в лица, что встречались ему на пути, и, не найдя нужное, продолжал свою заунывную песнь. – Светлова!
— Тут я, Валя, — от раздавшегося рядом низкого голоса, очкарик ойкнул и чуть не врезался в стену от испуга. Крепкая девушка, стоящая рядом с ним, ехидно рассмеялась и крепко хлопнула парня по плечу ладонью. – Испугался?
— Есть немного. Светлова. Тебе бумаги пришли. Одобрили твою кандидатуру, — отдуваясь, ответил паренек и протянул девушке несколько листов бумаги. – Иди, получай ключи и в путь.
— Ну неужели, — хмыкнула повзрослевшая Надя и внимательно изучила документы, выданные ей хилым Валей. – Не прошло и года.
— Тебе в гараж, – уточнил Валя, потирая ушибленное плечо.
— Знаю, Валька. Знаю, — улыбнулась девушка и, с блестящими от радости глазами, направилась в сторону выхода.
В гараже было тихо. Большая часть водителей уже отправилась в путь и Семен Алексеевич, заведующий гаражом, мирно попивал чай в своем кабинете, пока к нему не ворвалась Надя, чуть не снеся дверь с петель и заставив заведующего ошпарить язык. Девушка с порога бросилась к столу Семена Алексеевича, и будь ее воля, подняла бы этот стол к потолку, вместе с его хозяином.
— Поражаюсь я тебе, Светлова, — буркнул заведующий, спускаясь по металлической лестнице в гараж.
— Чего? – спросила Надя.
— Мало баб у нас. Да и те с бумажками возятся. А тебя к баранке потянуло.
— Слышала уже, дядь Семен. Хватит, — поморщилась она. – У каждого свое призвание. Я вот всю жизнь мечтала водителем быть. Люблю я это дело.
— Даже в такси?
— А какая разница? Все профессии полезны и важны. Нам это еще в школе говорили. Меня всегда к машинам тянуло.
— Это заметно, — улыбнулся Семен Алексеевич, сворачивая к одной из бежевых машин. – Твоя.
— Привет, ласточка моя, — ласково пробубнила Надя, прикасаясь рукой к крылу бледно-желтой Волги. – Дядь Семен. Машина нормальная?
— А что ей будет? Мы ж за ними, как за собой следим, — отмахнулся заведующий. – На этой Вовка ездил, пока учиться не пошел. Сама знаешь, как он за ней смотрел.
— Ну если Вовка, то ладно, — смилостивилась девушка и, взяв из руки Семена Алексеевича ключи, шутливо поклонилась. – Когда мне приступать?
— Завтра. Сейчас уже все наряды розданы. С утра и начнешь. А пока можешь обкатать машину.
— Дядь Семен, меня и упрашивать не надо, — хохотнула Надя, хлопая дверью. Через пару мгновений двигатель послушно заурчал, а старый заведующий, улыбаясь, посмотрел на девушку, на лице которой сияло самое настоящее счастье. – Я верила, что этот день придет. Верила!
— Молодец. Шуметь только не надо. И аккуратней давай. Первый выезд – самый сложный.
— Как скажешь, — кивнула она и медленно тронулась с места, оставив Семена Алексеевича одного в мягкой прохладе большого и полупустого гаража. Он не догадывался, что первым пассажиром Нади будет молодая девушка, которую сбила другая машина в самом центре города.
«Любовь».
— Любаша, пойдем, — тихо произнесла мама, подзывая свою дочь, которая нянчилась с маленькой дворняжкой, охранявшей их дом. – Отпусти Волчка пока он не убег куда-нибудь.
Нам пора, доченька.
— Иду мам, — серьезно кивнула веснушчатая девчушка с весьма необычными глазами. Темными, как старый пруд в лесу, куда вся ребятня постоянно бегала ловить рыбу и купаться в самый пик летней жары.
Селяне побаивались маленькой Любки, как ее частенько называли. Может потому, что девочка была молчаливой и серьезной. А может и потому, что ходил слушок, мол, Анфискина дочка в другую родню подалась, где сплошь ведуны, да знахарки были.
Бабки, при виде Любы, тут же скручивали фигу и беззвучно шевелили губами, читая охранные молитвы. Мужики проходили мимо, плюя себе через плечо и покачивая седыми головами. Только Любе было все равно. Она с детства видела то, чего другие не видели. Но селян уже было не переубедить. Так и ползли по деревне шепотки, что Любка – ведьма, как и её бабка двоюродная. У той тоже такие глаза были. Темные и мудрые. Родители, как увидели это, тут же помчались к родне за советом. Тогда-то бабка Матрена, внимательно посмотрев на ребенка, кивнула, признавая свою породу. Никто не видел, но в темных глазах ведуньи блестели яркие искорки. Она знала, кто пришел в этот мир.
— Чего грустная такая, Анфиса? – спросила Матрена, когда мама девочки, устало присела на табуретку рядом с сестрой своей матери. – Обидел чи кто?
— Нет, теть Матрен. За Любашу переживаю, — ответила женщина, комкая в руках косынку с красивым узором.
— А чего за нее переживать-то? – удивилась ведунья, переводя взгляд на тихую Любу, которая сидела на старой кровати и почесывала за ушком маленького котенка.
— Не дружит с ней никто, теть Матрен. Одна-одинешенька постоянно. Сядет молча в уголке и играется со зверятами. Да и соседи наши. Шепчутся постоянно. Говорят, что у Любы кровь дурная.
— Темень, — хмуро буркнула Матрена. – Нашла из-за чего убиваться. Вижу я силу в дочке твоей.
— Силу? – побледнела женщина и схватилась за край стола.
— Силу, — кивнула ведунья. – Ты гляди, как она с кошкой-то играет? А энто дикий прикормыш. Даже меня не пускает, а Любку приветил. Не шипит вон, когтей не распускает.
— Знаю. Давно у нее это. В том году, когда она с отцом в лес ходила за грибами, на волка они нарвались. Так зверь-то к ней, как щенок ластился, теть Матрен. На отца-то зубы скалил, а Любаше хвостом махал. А дочка на него посмотрела, так он и убежал в лес. Их не тронул.
— Сила это, Анфиса. Знаю я. Мать моя так умела. Люди к ней всегда добры были, звери, даже камни иль корни с дороги уходили, ежели она шла. Вот и в Любке такая сила.
— И что же делать-то?
— Пусть ко мне ходит, — ответила ведунья через несколько минут. – Буду обучать ее. Врачевать научится, кровь останавливать, отвары готовить. Всяко поможет в будущем.
— А люди?
— А что люди? – хмыкнула Матрена, наливая из кувшина в кружку холодное молоко и протягивая его девочке. – Люди всегда такими будут. Даже когда Любка спасать их будет от самих себя.
— Твоя правда, теть Матрен, — устало кивнула Анфиса.
— Вот и славно, милая. Ты иди домой, а я дочку потом приведу. Не пужайся ты так. Мы же родня друг другу.
— Любаша, — девочка подняла темные глаза на мать, которая поднялась со стула и мило улыбнулась дочери. – Я домой пойду, а ты с бабой Матреной побудешь, хорошо?
— Да, — улыбнулась в ответ девочка.
— Мы с ней книжки почитаем, коров подоим, суп сварим, да? Любава ты наша, — хохотнула Матрена, беря Любу на руки. – Ступай, Анфиса. Все хорошо.
— Спасибо, теть Матрен…
— Да чего там, — махнула рукой ведунья. – Мы родня, как-никак. Ступай, милая. Ступай.
— Смотри, Люба.
— Смотрю, бабушка.
— Эта трава от кашля чахоточного хороша. А эта кровь останавливает. Сполосни ее кипятком и на рану-то приложи. Через час царапина останется.
— А эта?
— Хандру снимает, в жизнь цвет возвращает.
— А это?
— Это укроп, Любка. В котел его добавляешь, да в огурцы, когда закатываешь.
— Шучу, я бабушка.
— Знаю, милая. Знаю. Эта вот трава от злых людей помогает, а эта удачу приносит. А эту, ежели под подушку положишь, то узнаешь то, чего еще не было, но обязательно будет.
— Любовь Андреевна, все хорошо? – пожилая женщина в белом халате, сидящая на деревянном зеленом стуле, открыла глаза и устало улыбнулась молоденькой медсестре, стоящей в дверях.
— Да, Шура. Задремала просто. Что-то случилось?
— Пациент ждет. А все доктора заняты, — испуганно ответила девушка и ойкнула, когда женщина сурово на нее посмотрела.
— А что ж ты молчишь-то? – воскликнула она и, встав со стула, помассировала виски сухими пальцами. – Пошли скорее.
— Не хотела вас отвлекать. Вы же только что с операции.
— Пойдем, милая. Пойдем. Негоже на это внимание-то обращать, — хозяйски ответила Любовь Андреевна, беря медсестру под локоть и выводя из комнаты отдыха. – Что там?
— Девушка молодая. Машина сбила в центре города. Ее таксистка привезла. Громогласная такая. Кричала и ругалась.
— Эмоции, Шурочка. Все мы эмоциям подвержены. Подготовь операционную, я скоро буду.
— Да, Любовь Андреевна, — девушка, шурша накрахмаленным халатом, бегом бросилась по коридору, оставив доктора наедине. Та, тяжело вздохнув, подняла темные глаза к потолку и слабо улыбнулась, после чего тихо буркнула себе под нос.
— Права ты была, бабушка. Людей от самих себя спасать нужно.
Вера открыла глаза и слабо застонала, когда желудок подскочил к горлу. Справившись с рвотным позывом, она удивленно осмотрела обычную палату и несколько пустых коек, после чего остановилась на двух женщинах, которые сидели на стульях рядом с ее кроватью.
Первая была еще девушкой. Крепкой и коренастой. Она смешно почесала себя за большим ухом и, заметив, что Вера пришла в себя, улыбнулась. Добро и тепло.
Вторая, пожилая женщина в белом халате и с удивительными темными глазами, молча взяла Веру за руку и спустя пару секунд, удовлетворенно хмыкнула.
— С возвращением, Вера, — улыбнулась она. Улыбка женщины была такой теплой, почти родной, что Вера, не удержавшись, тоже ей улыбнулась. – Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Голова немного болит.
— Не мудрено, — буркнула крепкая девушка. Её голос показался Вере очень знакомым. – Весь салон мне запачкала.
— Я вас знаю?
— Она тебя привезла в больницу, — ответила за девушку женщина в халате. – Тебя машина сбила, но сейчас все хорошо.
— Правда? – удивленно охнула Вера, стараясь приподняться на локтях, но пожилая женщина покачала головой.
— Лежи пока. Успеешь еще побегать. Меня зовут Любовь Андреевна.
— Очень приятно. Вера.
— А я Надя. Любовь Андреевна тебя подлатала.
— Удивительно.
— Что именно, милая? – спросила доктор, наклонившись к Вере.
— Вера, Надежда и Любовь.
— Да. Я тоже заметила, — хохотнула Надя. – А медсестра сказала, мне чтобы я не орала так громко в больнице. А тут вон что.
— Да. Надежда помогла Вере, а Любовь залатала раны Веры.
— Мне папа еще в детстве говорил, что имя у меня особенное.
— У каждой из нас особенное имя, милая, — улыбнулась Любовь Андреевна. – Мы всегда друг другу помогали.
— Это точно, — нахмурилась Надя. – Я вот всегда верила, что буду шофером. Так и случилось. Кто ж знал, что я Веру спасу.
— А я всегда надеялась на лучшее, — тихо добавила Вера.
— Как и я, — кивнула Любовь Андреевна. – Ничего не случается просто так.
— Это получается, что мы неспроста встретились? – громко спросила Надя, чем вызвала ворчание медсестры Шуры, которая стояла у входа в палату.
— Неспроста. Вера, Надежда и Любовь всегда будут рядом. Когда-нибудь мы все это поймем, — вздохнула Любовь Андреевна и, встав со стула, положила руку на плечо Наде. – Пошли.
Пусть отдохнет. У нее небольшое сотрясение и Вере нужен отдых.
— Отдыхай, Верка, — улыбнулась девушка, повернувшись к кровати. – Надежда будет рядом. Ты даже не сомневайся.
— Как и Любовь. Вера, Надежда и Любовь, — хмыкнула Вера себе под нос и закрыла глаза.
Автор: Гектор Шульц
