Вляпалась

Однажды мой знакомый обратился ко мне с просьбой — пожить немного с его старенькой матерью, которая, по его мнению, слегла окончательно. Матушке было восемьдесят семь лет и болезней, пожалуй, столько же. Возраст и болезни договорились между собой и напали на Инну Дмитриевну одновременно.

Она лежала неподвижно и почти бездыханно, мочилась под себя и закатывала глаза. Её жгла температура и угнетало давление. Она бредила и отказывалась есть.

Её сын, физик-ядерщик, жил и работал в другом городе. И чтобы поухаживать за матерью, ему пришлось взять отпуск. А поскольку до этого он ухаживал только за физикой, то делал это крайне неумело. Поил молоком, мыл холодной водой и страшно боялся, что она умрёт у него на руках. К тому же отпуск заканчивался, и сын готов был заплатить приличную такую сумму, только чтобы не видеть, как остекленеют её глаза.

Ну, у каждого свои фобии. От меня требовалось, чтобы я денно и нощно присутствовала в доме, по возможности облегчая старушке переход с этого света на тот, записала её предсмертный бред и сообщила ему о кончине.

Я решила, что это не займёт много времени, уж больно старая была плоха, взяла деньги и отпустила физика к его протонам с электронами.

Зато мой сын, оторвавшись от танкового сражения, оскалился в злобной ухмылке и заявил:

-Ну, все, мать, ты попала.

— С фига ли? — возразила я, любуясь новенькими купюрами.

— С нифига ли... Ща бабку воскресишь и будет тебе счастье: физик в офиге, доктор в обмороке, собес в негодовании, внуки без наследства... Короч, рисуй мишень.

— Да не собираюсь я её воскрешать. Пусть упокоится с миром. Просто рядом побуду, доктора там вызову или воды подам.

— Ага.

— Нога, — огрызнулась я и отправилась на задание.

Первый день выдался самым счастливым. И поняла я это прямо на второй же день. Сидеть без дела мне было скучно даже за деньги. Поэтому я все же немного поколдовала над старой. Согрела воды, помыла её, влила в неё несколько ложек бульона, запихала пару таблеток и хорошенько рассмотрела.

Инна Дмитриевна была маленькой, сухонькой, с шестью волосинками на голове, заплетенными в две тонюсенькие свалявшиеся косички. Божий одуванчик. Я умилилась. Ночь прошла спокойно.

Утром я вспомнила злобную ухмылку моего сына. У старой после бульона случился крошечный прилив сил, и она разлепила рот. Слабеньким голоском, но очень настойчиво она потребовала отодвинуть кровать от стены.

Я каприз не поняла, но кровать отодвинула. Ну сколько там ей жить осталось? Вдруг это её последнее желание? Да как бы не так!

Усвоив очередную порцию бульона, старая снисходительно пояснила мне, бестолковой, что за кроватью у неё «гепатагенная зона», и что её надо срочно нейтрализовать, потому что плохие вибрации и излучение (убью физика) на неё пагубно действуют. Вот. А я, дура тёмная, должна положить в эту зону зеркало отражением вниз, чтобы оно это самое излучение назад отражало.

Бредит, решила я, перед смертью. Но зеркало всё же положила. А ещё через день и три порции бульона моя жизнь превратилась в сумасшедший квест.

Входить в комнату Инны Дмитриевны я должна была исключительно с правой ноги, она за этим следила. Чай для неё заваривать только с четырьмя чаинками в чашке, потому что пять чаинок — это слишком крепкий чай, а ей нельзя, у неё сердце. Я решила заодно уж уточнить и количество сахарных крупинок, но старая, по-барски так закатив глаза, сказала, что фиг ли мне, дуре темной, непонятно-то? Я сделала вид, что поняла. Кефир и прошлогодний компот ей подавать было не велено. Она от них пьянела. Зато прилюбливала сало, которое упорно называла ветчиной, и которое нужно было покупать на колхозном рынке непременно «у крестьян».

Моющие средства вызывали у неё панические атаки, а «Доместос» — острый психоз. Потому что у какого-то её знакомого, по слухам, от них случился туберкулёз. Поэтому мыть посуду я должна была хозяйственных мылом и ровно пятнадцать раз полоскать. Конечно же я так и делала, ага.

А ещё я должна была контролировать кота. Как попал к ней этот несчастный, Инна Дмитриевна вспомнить не смогла. Она даже не помнила, как его зовут. У неё вообще была какая-то очень избирательная память. Но каждый вечер, ровно в 21.00 она уточняла:

— Барсик дома?

Если я не могла предъявить кота, то старая гневалась и причитала:

— Да что ж это такое?! Время девять часов, а Мурзика нет дома! Немедленно приведи Пушка домой!

Кот её ненавидел и прятался под моей кроватью. Его просто чудом удавалось уговорить вылезти оттуда и показаться хозяйке. Кормить же кота полагалось вареными картофельным очистками и шкурками от сала, то бишь ветчины. Бросьте, я не настолько жестока. Поэтому кот ел «вискас» и «мяскас» и отзывался на просто Кот. Ему нравилось.

Через три дня Инна Дмитриевна встала с постели и пересела к столу. Она потребовала тетрадь, ручку и громко включить телевизор. Ну, чтобы записывать рецепты здоровой жизни. В эту же тетрадь она записывала и все мои прегрешения. Вкупе с рецептами это выглядело примерно так: "От астмы. Варёная морковь, тёртый чугун, немного оконной замазки и полпачки маргарина. Просила достать мороженую курицу из холодильника. Отказалась. Мазать за левым ухом, глядя на облака и сидя в позе «лотоса».

Зачем ей замороженная курица в три часа ночи? Убейте, не знаю.

Кот из мести за картофельные очистки принёс в дом лягушку. Пугал старую как мог. Он наступал на лягушку лапой, хватал её зубами и гонял по полу. Лягушка при этом издавала утробные звуки, похожие на рев похотливого козла, и прыгала по комнате. От этих звуков старая вздрагивала и сама готова была прыгать по комнате. Она была просто уверена, что лягушка орёт от страха перед ведьмой. Ну, вы уже поняли, кто ведьма. Больше же никого рядом не было. Не считая кота и тараканов в её голове.

М-да. Первым офигел доктор,который навестил Инну Дмитриевну с целью констатировать смерть. Он увидел её за столом с газетой «ЗОЖ», в которой она искала рецепт от аритмии. Старая бодрым голосом поинтересовалась, по-прежнему ли ей полагается пить по тридцать пять капель корвалола?

Док, заикаясь, отменил старый рецепт и велел принимать по двадцать пять капель. И ни каплей больше. Добавил панангин, кардиомагнил, покосился на меня и ушёл очень такой задумчивый.

Замученный протонами и совестью физик осмелился позвонить на четвёртый день. Услышав, что его безумный лысый одуванчик хряпнул двадцать пять капель корвалола и переписывает для него рецепт от геморроя, завис где-то в эфире. Я положила трубку. А кот принёс ещё одну лягушку.

Из собеса пришла сотрудница, которая долго о чем-то шепталась с Инной Дмитриевной. После её ухода старая нарисовала на двери какие-то знаки. Полагаю, что от колдунов.

За время долгого лежания у Инны Дмитриевны образовались пролежни. И поскольку перекись ей щипалась, от прополиса кружилась голова, а от любой мази прилипала сорочка, то мы обрабатывали пролежни проветриванием. Старая заливала в рот двадцать пять капель корвалола, но не глотала, а ждала, когда он сам рассосётся.

Вычитала в «ЗОЖ»е, что это самый верный способ. И мы выходили во двор, чтобы нарезать несколько кругов. Причём я шла сзади и держала подол её сорочки, как шлейф, чтобы свежий воздух овевал пролежни. А она при этом разбрасывала по двору семена крапивы и лопуха, чтоб ей было, чем лечиться. Потому что лекарства из аптеки Инне Дмитриевне не подходили. Она проверяла. Она привязывала свое кольцо на нитку и долго держала этот маятник над упаковкой панангина в ожидании, как же он качнется: вправо-влево или вперёд-назад. Из всех прописанных доктором лекарств ей подошёл только аспирин, который доктор не прописывал. Аспирин я у старой отобрала, на что она пожаловалась в своей тетрадке между рецептом от кашля и цитатой из Малышевой.

Вообще-то, она там много на что жаловалась. На то, что я заставила её надеть штаны прямо во время изгнания дурной энергии из её обнаженной задницы, на то, что я отказалась налить воду с хозяйственным мылом в пианино и семь раз его сильно потрясти, на то, что я её купала с фашистской жестокостью, причём дважды.

А один раз её навестила подруга, такой же одуванчик, и принесла какие-то незатейливые гостинцы. Старая обрадовалась и от всей души подругу поблагодарила:

— Царствие тебе небесное, Наденька.

Наденька оказалась глуховата, поэтому ответила:

— И тебе дай Бог, Инночка.

Потом примчался физик и долго беседовал с доктором, глядя, как я выгуливаю Инну Дмитриевну по двору и торжественно ношу за ней шлейф.

В этот момент в калитку заглянул мой сын. Несколько минут он давился от смеха, потом сказал:

— Говорил же тебе, мать... мишень во! получилась, классная. Пошли ка отсюда домой. Сваришь мне борща и какого-нибудь зелья, а я свожу тебя в кино.

Когда мы уходили, физик тоскливо посмотрел нам вслед. Наверное, ему тоже хотелось борща и зелья, и еще хотелось в кино. Но его ждал божий одуванчик с корвалолом во рту, а меня крепко держал под руку мой сын.

Кстати, кот ушёл с нами.

После этого ко мне выстроилась подозрительная очередь из друзей и знакомых физика, доктора и сотрудников собеса. У всех, как ни странно, были престарелые родственники. Эй! Полегче! Я ЭТИМ БОЛЬШЕ НЕ ЗАНИМАЮСЬ!

P. S. Написано не с целью посмеяться над старым и больным человеком, а чтобы посмеяться над тем, как я вообще в это вляпалась.