Вокруг елки
Бенгальский огонь уже догорал, пора было входить, но жена никак не унималась.
— Заткнись, — попросил ее Леха по-хорошему.
— И телефон у тебя запаролен. Хрена ли у тебя телефон запаролен, если тебе скрывать нечего? — она продолжала шипеть.
— Оля. Оль. Давай потом, а?
— Нет, ты давай скажи мне пароль. Давай почитаем смс-ки твои вместе. Ты же ангел, чего тебе бояться?
— Мам? — донеслось из маленькой комнаты.
— Вот ты сука все-таки, — процедил Леха и толкнул дверь, пока сын не вскочил сам.
— С Новым годом! — вместе добренько сказали они с Олькой.
Огонь догорел, моргнул красным и сдох.
— А под елкой?..
На Санькину мордаху падал желтый клин из приоткрытой двери в коридор, и он смешно щурился на свету. Но сна не было в его глазах: наверняка так и не смог задремать, все промаялся до двенадцати. Подслушивал?
— А под елкой подарок! — улыбнулся ему Леха. — Крутой!
— Уау! — Санька выпрыгнул из-под одеяла и — в трусах и майке — метнулся в большую комнату.
Леха все с той же улыбкой, не глядя на жену даже, чтобы улыбка не прокисла нечаянно, шагнул за ним следом в большую комнату. Сын уже выволакивал из-под искусственной елки, из-под неприятной, как волосы Кобзона, хвои, здоровенную коробку.
— Почему? — в Санькином голосе скрипнуло-визгнуло разочарование.
— Что почему?
— Почему железная дорога?!
— А что? — не понял Леха.
— А я тебе говорила, — вставила Олька. — Говорила или нет?
— Потому что железная дорога, — твердо сказал Леха. — А что надо было?
— Трансформера! На пульте! — в глазах у Саньки дрожала вода, готовясь пролиться.
— Трансформера?!
— А я тебе говорила!
— Трансфооормера! Робота!
— Какого еще трансформера?! Какого тебе на хер трансформера?!
— На пульте! На пульте! — отчаянно верещал Санька.
— Как ты с сыном разговариваешь?! — опять полезла Олька.
— Сволочь ты! Сволочь неблагодарная! И ты! Оба вы! — Леха вырвал у зареванного Саньки коробку и вытолкал его в прихожую. — Предатели! И ты иди!
— И пойду!
— Иди-иди! Говорила она мне!
— Конечно, говорила! Только ты ничего, кроме своей работы, в черепушку свою пускать не хочешь!
Работа! Секретаршу он пялит свою! Извини, любимая, сегодня навалилось! Навалилась она на него!
А я извиняй! Мудотряс!
— Вали! Слышишь?! Не доводи!
Леха и ее схватил за руку и выпроводил-вышвырнул из большой комнаты, шваркнул дверью, задвинул ее тяжеловесной советской тахтой в суровый северный цветочек, да еще и придавил своей стокилограммовой задницей, будто иначе тощая Олька и четырехлетний Санек смели бы ее и ворвались к нему.
Но у тех были другие дела: Олька повела сына умывать и чаем отпаивать. На кухне ждал и помазанный уже майонезом оливье, и бутерброды с красной икрой. Все нормально бы было, если бы не эта смс-ка.
— Трансформер, сука… — вытуживая из себя последнюю каплю праведного гнева, рыкнул Леха.
Железная дорога валялась, брошенная, на полу. Этот засранец даже распаковывать ее не начал.
— Неблагодарный… Неблагодарные… Да идите вы…
Леха сполз с тахты, опустился на колени перед красивой коробкой, нащупал, где там у нее было склеено, попробовал запустить свои толстые тупые пальцы в шов, но только взбесился от неподатливости упаковки еще больше и просто разорвал коробку на две неравные части. Отшелушил картон и осторожно извлек из цветастой скорлупы сокровище: пластиковую белую форму, в гнездах которой аккуратно были разложены секции рельсов: тридцать прямых, пятнадцать закругленных, три тупика и две развилки со стрелкой.
Поезд — пассажирский, с зеленым локомотивом и синими уютными вагончиками — он аккуратно отложил в сторону, чтобы не сесть на него случайно. И принялся собирать по секциям железную дорогу, пуская ее вокруг царапающейся елки-Кобзона, под синтетическими лапами, под пластмассовыми китайскими игрушками, подделанными под стеклянные советские, мимо перемигивающихся фонариков гирлянд.
— Почему железная дорога? — повторил он вслед за Саньком.
Жаль, что коробку порвал, подумал Леха. Могло бы отличное депо получиться. А теперь как его делать?
Он снизу, с карачек, оглядел комнату — и на секундочку вдруг повело его, на секундочку показалось, что комната стала такой же огромной, как в детстве была. Потом, чтобы стряхнуть морок, он вскочил, похлопал зачем-то себя по коленям, шагнул к книжному шкафу, сгреб с полки сразу восемь томов никогда не читанного Толстого и вернулся с ним вниз — строить из книг железнодорожное депо. Три книжки с одной стороны, три с другой, одна — крыша, и еще одна — как будто ворота. Супер.
Ну не засранец разве Санька после этого?
Развилку со стрелкой Леха устроил на выезде из депо им. Толстого, провода все, какие надо, подсоединил, поставил на крошечные рельсы колесики поезда… Не с первого раза. Тут детские пальцы нужны, тонкие, чтобы с первого раза в такую мелкотень попасть.
Так. Все готово вроде.
— Поезд Соликамск — Москва отправляется с первого пути, — произнес Леха, зажав себе пальцами нос, чтобы было похоже на гнусавый станционный громкоговоритель, и почувствовал, как от такого идиотизма к его тяжелой башке прилила густая кровь.
Врубил тумблер, и поезд дернулся, и сиганул вперед, и почухал, описывая слишком быстро круг за кругом мимо фонарей и игрушек, петляя около железного штыря, на который была надета кобзонья фальшивая хвоя.
Отсюда, с карачек, игрушечный состав смотрелся почти как тогда, в детстве, почти как настоящий, но так-так, да не так. Была какая-то разница.
Карачки изменились, понял Леха, выросли. Ниже надо пригнуться и ближе к путям прижаться. Тогда, может, получится.
И он вжал висок в ковер, и с такой муравьиной высоты стал наблюдать прибытие поезда, мелькание окон, удаление, чтобы снова ждать прибытия… Тридцать лет должно было пройти, чтобы этот поезд доехал до него наконец! Тридцать! Не такой же, конечно, хотя он три магазина обошел, выбирая — чтобы был прямо как у Серого из третьего подъезда. Чтобы был именно такой, о котором он всегда мечтал.
Только тот поезд четверть века уже, как списали в утиль, и нынешние поезда, как и елочные игрушки, все китайские, а советскими только притворяются. Как туда попасть обратно?
Как же тогда ему этот поезд был нужен! Как нужно было строить железную дорогу, собирать ее, расставлять вдоль рельсов тусклых солдатиков, перекрывать ее зеленой игрушечной бронетехникой, устраивать ограбления, играть в Ярославский вокзал в Москве, самому в этом поезде в Москву на елку ехать… Только хер ему был, а не железная дорога. Отец сказал как отрезал. Леха три года кряду ждал такую коробку на Новый год и на дни рождения, а получал ерунду какую-то.
Пеналы, книжки, и в лучшем случае — модель истребителя для склеивания. Только в этом истребителе винты «Моментом» намертво всаживались, и пилотов не было видно из-за того, что стекляшку кабины Леха, пока собирал эту штуковину, всю клейкими пальцами захватал. И вообще — истребитель одно дело, а железная дорога — совсем другое. Железная дорога — лучшая игрушка. Какие к херам трансформеры?!
Ну и как туда попасть? Никак, вот как.
— Тогда надо было, — сказал сумрачно Леха, останавливая поезд. — Тогда надо было, бать. Вот что.
Леха поднялся с затекших своих толстых колен, привалился спиной к тахте, вытянул уставшие от несбыточного детства ноги. Нашарил в кармане телефон, включил обратно звук, и тут же посыпались, тренькая, поздравления. От коллег, от пацанов из мотобригады, от разжиревших одноклассниц, чудищ болотных… И снова от родителей.
«С Новым годом, сын! Любим, гордимся! Мать, отец».
— Да пошел ты в ж…, — Леха потер сообщение. — Гордится он. Теперь гордится. Раньше-то где ты был? До пенсии до своей ты где был? Гордись теперь, на!
Книжки он что дарил-то? Тупым считал потому что. Потому что Леха должен был дворником стать без мозгов-то. Только вот ничего, не стал, хотя особо и не читал ничего. Пробился как-то, батя, и без тебя, и без твоих книжек. А ты поздравляй теперь, лебези. Пенсия-то восемь тысяч у тебя, инженера.
— С Новым годом, — припечатал отца Леха, продолжая смотреть в пустой, погасший уже экранчик смартфона. — Козел.
Поезд стоял под елкой, припорошенный снегом-ватой, словно застряв на каком-то забытом и заметенном полустанке. Леха нагнулся к розетке, вырвал зло штепсель, обесточил локомотив окончательно.
Подошел к забаррикадированной двери, прислонился к холодной деревяшке, крашенной масляной краской, ухом, затаился.
Тихо там было.
Может, ушли? К бабке пошли, к Олькиной матери?
Что-то шелохнулось у Лехи в потрохах, что-то сжало тоскливо, и он опять как перышко отмел тахту в сторону, рванул дверь и вывалил в короткий коридор, увешанный видами каких-то якобы русских деревень, отпечатанных на фольге, — Олькин вкус.
Заглянул на кухню.
Оба сидели там, молчаливые, надувшиеся.
Кучки оливье в тарелках лежали нетронутые.
Бутерброд с икрой Санька откусил только раз и отложил.
Леха втиснулся, отодвинул себе со скрежетом табурет, сел.
— Отец это, — буркнул он Ольке. — Отец писал, дура. Нет у меня любовниц.
— Ты позвал его к нам? — исподлобья взглянула на него жена.
— Вот опять ты! Не буду я его звать, понятно? Не хочу я его звать!
— Как не люди прямо, — сказала Олька. — Покажи.
— Я стер.
Она уставилась на него колко, но потом скользнула взглядом на беззвучно всхлипывающего Саньку и укротилась.
— Правда? — спросила она как-то по-другому совсем, как-то по девчачьи тонко, так спросила, как в школе спрашивала бы.
— Честно. Правда.
Олька кивнула и долго вздохнула, освобождаясь от обиженной судороги.
— Че вы икру-то не едите? Заветрится же, — сказал Леха. — Ешь, Сань.
— Ты тоже ешь.
— И я буду, — Леха сграбастал самый большой бутерброд и сразу половину откусил.
И все зажевали сосредоточенно. Олька телевизор включила, на Баскова посмотреть, тот занял своей глупой болтовней их неловкую пустоту, и сразу полегчало как-то.
— Па, — промычал Санька. — Па! А покажешь, как поезд ездит?
— Да ладно, че! — улыбнулся икряно ему Леха. — Не прикидывайся с отцом-то! Завтра в игрушечный магазин пойдем. Выберешь сам себе своего трансформера, как тебе нужно.
— Правда? — Санька даже жевать забыл от счастья.
— Ну, — утвердительно кивнул ему Леха. — Хер ли с тобой поделаешь, если ты в реальных игрушках не понимаешь?
Автор: Дмитрий Глуховский
