Дед Семён славился на всю округу своими руками. Золотыми, как их называли и в глаза и за глаза. Всё, за что не возьмётся — горит в руках, спорится. Лошадь ли подковать, корзину бабам деревенским сплести под грибы- ягоды, ложки вырезать деревянные или валенки подшить — все к нему шли, и знакомых отправляли. Делал дед на совесть, на века.
А ещё сделает и подарочек отдаёт с изделием. То свистульки детворе, то подставку под кастрюлю, то крышку на крынку молочную. И люди шли к нему со своими дарами — кто рыбки свежего копчения, кто грибов, ягод, кто носки вязаные. Не привередничал дед, брал и благодарил. Бабуля его, Галюня, как он её звал уже давно спицы в руках не могла держать, болят руки, трудами непосильными измученные — то в огороде, то по хозяйству, дед то своим делом занят.
Помогал, конечно по мере сил, как же без этого, да бабка шустрая была, не позовёт на помощь, всё сама, да сама, вот руки и надорвала. Любил её дед — за непокорность эту, за хозяйственность, за характер незлобивый, а как запоёт — так сердце наружу. Редко только петь стала — голос, говорит не тот.
А дед бы слушал и слушал, молодой её вспоминал, с косой пушистой и непокорной, как сама жена его. Знала бабка про любовь его, и раньше и сейчас.
Пользовалась этим. То прикрикнет, то рюмку не подаст. Дед крякнет только, глянет из — за бровей и дальше мастерить своё.
Дети редко приезжали, некогда всё, внуков привезут на день — два и опять в город. То у них кружки, то секции, некогда у стариков долго задерживаться. Внуки уж просятся у деда с бабкой остаться, а отец с матерью цыкнут и увезут в город. Молчал дед, не хотел скандалов, вздыхал только, когда после их отъезда бабка в укромном уголке глаза вытирала.
А тут дед захворал, стал хандрить. Лежит на кровати и в стенку смотрит, не говорит ничего, ест только чуток, две ложки и отодвигает чашку. Бабка уже и не покрикивает, и рюмочку сама поднесёт, около кровати поставит. Вернётся, а она так и стоит полная, не трогал.
Боязно бабушке, ан вдруг не встанет дедушка её, вдруг одну оставит. Сядет вечером в уголке и слёзы катятся по морщинистым щекам. Посидит, утрётся, чтобы дед не увидел слёз и опять мыть — стряпать, в надежде, что поест дед её стряпни.
В один день заурчала машина около ворот. Бабуля к окнам! А там дочь с зятем и внуками. Всплеснула руками и бежать открывать. Обнимаются, дочь говорит:
— Мама, а я Ленке Егорушкиной звонила, она говорит, что папка болеет, вот собрались и приехали.
Зашли в избу, дед поздоровался сухо, спрашивает:
— Что, опять внуков на два дня и бежать в город?
— Папа, мы с мужем решили их у вас оставить, пусть лето поживут, на свежем воздухе, молочка попьют, да и вам веселее!!!
Дед удивлённо промолчал, но за компанию даже к столу поднялся. Супчик куриный жена ему подала, так он добавки попросил.
Посидел, правда недолго, устал, лёг, но внуков к себе позвал. Они к нему залезли, про своё житьё — бытьё городское рассказывают, а у дедушки глаза блестят, улыбается. Потом ещё бульончику куриного попросил и под бульончик с зятем — святое дело! И рюмочка пошла!
Бабушка рада, забегала, пироги затеяла, вот уж где развернулась! Дочь с зятем три дня погостили, потом на работу надо. За эти дни дедушка с ними недалеко в лес сходил, грибов набрали, бабуля им с картошечкой и пожарила. А внуки от деда ни отходят — то вокруг него, то около. Всё говорят друг с другом, наговориться не могут!
На второй день, как они приехали дед за работу свою взялся, накопилось много всего. И тут внуки ему помощники, то подать, то подкрасить. Бабушка на всех нарадоваться не может, теперь уже слезу украдкой вытирает от счастья. Думает, не зря она подружку дочкину попросила про деда рассказать. Всё таки есть сердце у дочки с зятем, заел только быт городской их, жёсткие стали, чувства скрывают.
А дедушка совсем молодцом, оправился, целый день у них игры, да работа. Вот что любовь делает!
Утром проснулся дедушка рано, слышит Галюня его на кухне посуду перетирает. И поёт. В кои веки не пела, а тут на тебе! Улыбнулся дед Семён и на другой бок — сон утренний он очень для здоровья пользителен!
Автор: Моя Жизнь
