Почти всё детство я прожила у бабушки с дедушкой. Они были из крестьян, и мама спустя многие годы с горечью будет вспоминать, как в юности стыдилась их необразованности и простоты.
Иван Семёнович нрава был крутого. Сказалась контузия во время Великой Отечественной. С войны он вернулся с орденами, медалями и осколками. В голове дыра, с детский кулак, ноги синего цвета. По этим памяткам он обычно безошибочно определял прогноз погоды.
Екатерину Фёдоровну в молодости сравнивали с Венерой Милосской. Это не мешало деду подтрунивать над ней: «Вот брошу тебя, женюсь на казашке». Они тогда жили под Алма-Атой – после фронтовых ранений врачи посоветовали деду сменить климат.
Во время войны в семье уже было двое детей. Бабушка сильно переживала, и, чтобы хоть что-то узнать о муже, пошла к гадалке. По возвращении домой, перед сном, она увидела беса и так испугалась, что больше не ворожила. Когда Иван Семёнович вернулся, Екатерина Фёдоровна, опасаясь соперниц, выменяла пуховую шаль на модную шляпку. Дома ей влетело, шляпка к тому же оказалась с дырой.
В семье выжило и выросло четверо детей. Кроме моей мамы, деду никто никогда не перечил. На гвозде, у двери, всегда висел офицерский ремень, на который Иван Семёнович то и дело нам, внучкам, торжественно показывал. Несмотря на бабушкино заступничество, мы со старшей сестрой Светой имели с ним неприятное знакомство. Младшую, Лену, не трогали. Моих двоюродных сестер родители по какой-то причине оставляли гостить поочередно.
Когда у дедушки появилась машина, с ручным управлением (по инвалидности), возникла потребность в гараже. Возле двора выросла высокая куча песка. Дед сразу заметил блеск наших глаз и строго-настрого наказал обходить её стороной. Как-то они с бабушкой поехали навестить родных. Через несколько улиц жил дедов брат, Егор. Он был очень набожным и в юности собирался в монастырь, но, послушав врачей, женился. У них с женой было четырнадцать детей и множество внуков.
Итак, свобода!!! Мы с сестрой, не сговариваясь, мчимся вприпрыжку в бабушкин розарий. Самая красивая, Роза Мира (Екатерина Фёдоровна не дышала над ней), конечно же, будет королевой. Срываешь цветок, переворачиваешь вверх ногами, – получается красавица в бальном платье. Ручки-спички и изящная головка с короной из нераспустившегося бутона.
Нарвав самых красивых цветов, мы с замиранием сердца ныряем в песок. Вырастают крепости, дворцы, магазины с продовольствием и одеждой для наших куколок, железная дорога с паровозиком и, конечно, посередине, – море.
Рядом тихо тормозит машина. Дед не оценил наших строительных способностей. Даже за офицерским ремнём не пошёл, – вынул из брюк. Свете досталось на месте. Меня гадкая жгучка нашла под кроватью, где я надеялась пересидеть бурю.
В бытность мою совсем маленькой тетя привезла мне германскую куклу. Сестре тоже понравилась нарядная иностранка. С плачем мы со Светой тянули её – каждая в свою сторону. Чтобы никому не было обидно, Иван Семёнович поставил куклу меж оконных рам, где она расплылась от солнечных лучей.
По возрасту и сердцу мне была ближе Лена. Уже спустя много лет, разглядывая репродукции картин поздних итальянских мастеров, я пойму, почему мой взгляд задерживался тогда на её милом детском лице. Мы вместе искали и ели «кизэлыки» – дикий лук и пастушью сумку. Вместе бегали через дорогу, где росла огромная плакучая ива. В самой гуще поникших ветвей располагался наш наблюдательный пост. Скрытые густой листвой, мы с любопытством разглядывали снующие внизу машины, представляя внутри понравившихся из них себя – взрослыми, в красивых платьях и с принцем за рулем. Дома, сняв с подушек тюлевые накидки, мы играли в принцессу и дракона, который должен был её похитить. Но драконом не хотела быть ни одна из нас, и эта игра обычно заканчивалась ссорой.
Однажды мне привезли восхитительных маленьких белых лошадок на колёсиках. Лена заплакала, и лошадки, разумеется, перешли к ней. За мной не заржавело. Сестра любила болгарский перец. Увидев на кухонном столе стручок красного, жгучего, она, не различая по малолетству, спросила у меня о нём. «Сладкий» – заверила я, не моргнув глазом, и через секунду раздался мощный рёв.
Как-то мы сидели с ней на кухне. От нечего делать я крутила выключатели на газовой плите. Вошла бабушка, она собиралась что-то разогреть. Рвануло, всё пространство лизнул красно-синий язык. От испуга Екатерина Фёдоровна даже ругать нас не стала: «Деду не говорите». Я, на всякий случай, молча указала на Лену.
Однажды мы так поссорились, что заплаканная четырёхлетняя сестра ушла на железнодорожный вокзал, чтобы вернуться к родителям. Бабушка хватилась её, когда я щёлкала снятые с чердака сушёные абрикосовые косточки. Она поспешила следом, и вернулась без Лены с большим, сорванным по дороге и очищенным от листьев прутом. Я сидела на корточках, молотком разбивая скорлупки, и отправляя ядрышки в рот. Плача, наша кроткая заступница начала хлестать меня, приговаривая: «Хоть говори ей, Ей всё – Божья роса…»
Звуки от прута мерно перекликались со стуком молотка…
Поскольку Света с Леной чаще жили у родителей, я была «любимой» внучкой. Обычно это означало, что нужно помогать, когда остальные отдыхают.
У Ивана Семёновича было плохо с памятью, он постоянно где-нибудь забывал ключи. Моей радостной обязанностью было их искать. Связка была увесистой. Семья имела два дома: глиняную, покрашенную известью «землянку», где размещались кухня с кладовками, и «чистый» дом, где ночевали и принимали родных. Пятый замок висел на погребе, где дедушка хранил свой самогон, принимаемый как лекарство перед каждой трапезой «по маненькой» и «с устатку и для аппетиту».
У Екатерины Фёдоровны был обычай: каждый из приезжавших детей и внуков выбирал себе по четыре баночки домашних закруток. Она консервировала гусиное мясо, баклажаны, томаты, перцы; заготавливала на зиму варенья из клубники, сливы, груш, абрикоса. Мы выбирали, кто что любит, но каждый нырял в погреб за «кобрёшкой» — томатом, прокрученным с перцем, хреном и чесноком. Ещё замки висели на двух калитках, запираемых на ночь «от недобрых людей», и гараже с сараем, в котором жили гуси с козой. Рядом протекала река, куда гусиная стая летала, поднявшись над землёй. У меня при виде этого всегда захватывало дух. Пересчитывать гусей на воде тоже входило в мои обязанности: в последнее время появились «худые люди» – соседи недосчитались двух гусынь.
Однажды тётя Аня, сестра мамы, привезла мне два красивых германских платья. Равномерно рассыпанный по подолу горошек на талии собирался в соцветия. Увидев на улице детвору, я срочно побежала «смотреть гусей». По узкому шатающемуся мостику мы на коленках стали переползать на другой берег. Потеряв равновесие, я полетела в своем белом, в нежно-зелёный горошек, платье в нашу речку-вонючку. Как назло, в этот момент мимо проходил дед. Дома меня ждал офицерский ремень.
Когда мы ездили в центр (Акимовка – посёлок городского типа), Иван Семёнович доставал и надевал свои ордена и медали. Так, при полном параде, он и ходил по инстанциям, в больницу, в магазин, где получал ветеранский паек из дефицитных продуктов. Дома, бывало, дед нарежет хлеб большими кубиками, а колбасу маленькими, раздаст нам по два кубика хлеба, по одному колбасы и приговаривает: «Хлебушка побольше, колбаски поменьше». Стоило ему отвернуться, – проворные детские руки молниеносно совали за щёки маленькие кубики. Дедушка делал вид, что не замечает.
Когда за столом собирались родные, Иван Семёнович запевал военные песни. В семье его голос считали красивым. Я обычно слушала, сидя у него на колене. В какой-то момент пение вдруг резко обрывалось – старый фронтовик рыдал. На попытки близких успокоить его, сквозь слезы отвечал: «Мы шли на смерть за Родину, за Сталина, а он оказался подлецом». При этих словах все оглядывались.
Вечером бабушка укладывала меня спать. С одной стороны печка, с другой – она, обе жаркие, – я изнывала. Тихонечко высовываю ногу из-под одеяла «подышать», – шлепок, и заботливые руки вновь всё укутывают. Тяжко вздыхая, верчусь туда-сюда, пока, наконец, не прогонят к деду. Счастливо ныряю к холодной стене с узорчатым войлочным ковром слушать сказку про дрозда и лисичку.
Часто я засыпала и просыпалась под чтение утренних и вечерних молитв. Читали наизусть – что забывал один, по-детски с гордостью подхватывал другой. Последним было поминание всех родных, о здравии и об упокоении, песней звучали имена усопших: Панкрата Прасковью Симеона Анастасию Феодора Феодора Проксену Арсения Владимира Акулину Инокентия Георгия.
Многие годы я буду во сне возвращаться в места, где прошло детство. Пока не появятся другие, дорогие сердцу. Об этом позже….
Автор: Анфиса Выставкина
