Вчера, совершенно случайно, мне в руки попал один неплохой журнал, журнал без начала и конца, прочитала там интервью с Арменом Джигарханяном, в котором он с восхищением рассказывает о своих встречах с католикосом всех армян Вазгеном.
Католикос вообще у армян — фигура, человек, почти равный Богу, тем более такой, как именно Вазген, столько сделавший, да что там сделавший, человек, воссоздавший армянскую Церковь.
Разговор между ними был совершенно неформальный и необычный, разговаривали очень неординарные и близкие по духу взрослые люди. Вазген это не просто великий старец — мудрец и очень образованный человек: помимо духовного у него ещё и консерваторское образование, учился он и в Оксфорде.
Чувствуется, что и Джигарханян, рассказывая об этом великом человеке, восхищаясь им, в то же время удивляется и его особенной жизни и отношению к обычному миру.
Так он, с особым чувством, рассказывает, что Вазген, несмотря на свой сан и прочие особенности церковной жизни, всю жизнь любил только одну женщину — певицу из Румынии Зинаиду Пале. Они не могли быть вместе по самым разным, совершенно не зависящим от них двоих, причинам. Но любили друг друга и всю жизнь писали письма, когда и откуда только могли. Всю жизнь.
Он говорил: ...я не знаю... Понимаешь, меня до сих пор ввергает в какой-то благоговейный ступор огромность и значимость другого человека, оказавшегося вдруг в твоей жизни. Ведь это целая жизнь, целый человек, целая чудесная душа вдруг вторгается в твоё поле и заявляет о любви к тебе...
Это так странно... Вот целый прекрасный мозг — он почему-то думает о тебе, вот чужое сердце — оно страдает от твоих слов и действий, вот чужое тело — оно мучится без тебя.
Понимаешь?
Целая человеческая жизнь зависима, связана с тобой. Что с этим делать, как жить с этим верующему и верящему человеку?.. Любовь — как способ отношения к миру, чтобы на людях не показывать захлёстывающую нежность друг к другу. Любовь это так увлекательно, так восхитительно, любовь — это полное доверие друг к другу. Надо находить один язык на двоих, потому что она тоже хочет говорить с тобой, как ты с ней, без переводчика...» В конце жизни это была невероятно глубокая человеческая связь мужчины и женщины, уже просто дружба.
Так вот, когда я читала эту статью, невольно вспомнила очень давние времена и одну встречу, как оказалось, связанную с этим человеком. Я , обычно, довольно многословно пересказываю какие-либо события, просто и в этот раз мне и самой хочется кое-что вспомнить и вам как-то рассказать, допустим, просто желая немного развлечь и отвлечь. Не возражаете?
Так вот, начинаю издалека. 1975 год, я окончила институт с красным дипломом и папа раздобыл мне, с огромным трудом, в качестве подарка, путёвку в туристическую поездку в Канаду. Путешествие обещало быть незабываемым, на пароходе из Ленинграда, с заходом в Данию. Англию и так далее. Радости не было предела, я прыгала на одной ножке и такое представляла...
Но, разумеется, всё «накрылось медным тазом»... местные комсомольские ( и иные) органы не сочли меня достойной представлять наш доблестный комсомол за рубежом , тем более, в капстране ( о чём мне очень мутно и очень долго объясняли в обкоме), поскольку я «не горела» на комсомольской работе во время учёбы в институте и прочая и прочая.
Путёвку в Канаду мне поменяли на путёвку в Болгарию-Румынию-Венгрию. А в Канаду поехал, как я потом узнала, наш институтский комсомольский босс.
Такой вот реализм и сюрреализм, да что вам рассказывать, сами вспомните те годы.
Ну ладно, поехала и поехала, тогда я совершенно не умела огорчаться и считала, что за всё на свете надо платить, а какую цену, вот это уже отдельная песня. На мою беду я попала в группу, местного разлива комсомольских функционеров, поэтому подчас вместо экскурсий по музеям и всяческим местным достопримечательностям и красотам, мы, в основном, проводили безумные встречи с «представителями рабочей молодёжи», особенно в Румынии, как вспомню, так...
Повезло в одном: как-то так получилось, что на всё время путешествия у нас был один гид из местных, замечательная девушка по имени Наташа, экскурсовод из Бухареста, с которой мы быстро нашли общий язык и просто подружились. Она привозила группу на очередной завод или студенческое общежитие, оставляла всех на тамошних комсомольцев, а потом мы с ней просто смывались.
Болтались по магазинам, обедали в ресторане, пили кофе в уличных замечательных кафешках, ходили по её любимым музеям и выставкам. А вечерами, частенько, я попадала в гости к её приятелям, и всегда это были очень интересные люди. С языком тогда проблем не было, все учили и знали русский язык, а иного варианта мне и в голову не приходило, несмотря на полное отсутствие всяких великодержавных комплексов.
Разумеется, народ в группе обалдевал и злился от такого моего поведения, бухтели, ворчали, грозили и ругались, а мне тогда было глубоко наплевать. Наташа отвела меня к своему парикмахеру в Бухаресте, я купила на все копейки, что у меня были, свои первые в жизни джинсы и белые босоножки на высоченном каблуке, а в подарок от друзей своей приятельницы получила и вышитую в крестик национальным узором рубашку...
Когда я появилась в этом виде в группе, вот тогда я впервые видела на лицах именно «шок», как в учебнике, а затем в глазах такую незамутнённую ненависть, что дрожь пробирает ( и за что?).
И вот в этот вечер мне устроили судилище, организовали моментально комсомольское собрание с обсуждением морального облика и так далее, сами можете представить. Руссо туристо...облико морале...Долго я не выдержала, и чтобы не расплакаться у всех на глазах, послала это высокое собрание далеко-далеко и ушла, куда глаза глядят.
Поздний вечер, начался дождь, я куда-то забрела, не помню ни улицу, ни название института, в общежитие которого нас поселили на эту ночь, только примерный адрес своей Наташи. В руках ничего нет, сумку с документами и деньгами забрали «друзья-товарищи», ну а мобильных телефонов тогда не было. И что мне оставалось делать?
Примерно ориентироваться тогда могла только по набережной и от Оперного театра ( это было ещё до знаменитого землетрясения, которое разрушило Бухарест почти полностью), поэтому и побрела куда-то в направлении центра, под проливным дождём.
Вот и сижу я, такая вся мокрая и заброшенная ( но не плакала!) на скамеечке недалеко от Оперного театра и не знаю, что мне и делать. Ну а дальше, как в сказке... останавливается старенький ярко-красный «москвичонок» ( тогда в Румынии это было что-то вроде приличной «Волги», не иначе) и такой весь из себя симпатичный молодой человек спрашивает что-то... ...до сих пор помню: Шты руманешты? И я в ответ, жадобное: нушты...Потом я начинаю объяснять, помогая себе жестами, что заблудилась, а он переходит на русский язык.
Оказалось, что Коста ( Константин) — врач, работает в театре и сейчас торопится на службу, но потом мне поможет, а сейчас очень и очень некогда. Опаздывает.
Подхватывает меня и в машину, потом, через служебный вход в какую-то гримёрку, там в руках у меня появилось огромное полотенце и кружка с горячим чаем, а Коста исчез, сказав мне только « сиди и жди».
Как потом оказалось, Коста учился в аспирантуре в Ленинграде, поэтому так хорошо знает русский язык, а работает он личным врачом оперной певицы Зинаиды Пале, которая сейчас и поёт в спектакле «Кармен». Я посидела, отогрелась, рассматривая плакаты с изображением очень красивой женщины, черноволосой и отчаянно черноглазой, истинной цыганки, и удивляясь неимоверному количеству букетов и корзин с цветами, в основном белыми и очень много было белых пионов ( Коста потом рассказывал, что актриса любит только белые цветы и, особенно, пионы).
На столике стоял какой-то приёмник, очевидно, просто транслятор, потому что хорошо было слышно всё, что творилось на сцене, поневоле заслушаешься...
А потом появилась хозяйка гримёрки, такая роскошнейшая Кармен, я впервые видела так близко знаменитую актрису... она только кивнула и устало опустилась в кресло, ничего не говорила, только выпила какой-то чай или травки, не знаю, которые наливал ей Коста из термоса.
Значительно позже, когда Кармен опять ушла на сцену, я смогла объяснить Константину свою ситуацию и он развил бурную деятельность, благо, что с Наташей они как-то и где-то , когда-то уже пересекались и вскоре он смог отыскать домашний её телефон, дозвонились и после спектакля, почти ночью меня к ней отвезли.
Закончилось моё путешествие вполне нормально, хотя Наташа уверенно покрутила пальцем у виска, выслушивая мои объяснения. Зато потом всю ночь, до утра, мы втроём просидели за бутылочкой восхитительного Токайского, с разными разговорами. Коста с восхищением рассказывал о своей «мадам Иде», как её называли в театре, а мы с Наташей слушали его открыв рот.
А потом были потрясающие Полонины, крохотный деревянный отель в горах, туманное прохладное утро, какие-то невероятные мягкие и пологие холмы, покрытые нежной травой и огромные ели. А рано-рано утром мы с Наташей убежали вниз, всё вниз и вниз, прямо к речке, где расположился цыганский табор.
Разумеется, табор был абсолютно фольклорный, для туристов, но что это меняло? Костёр, песни и гитары, юбки и танцы с песнями были настоящие.
Не знаю, что на меня нашло, хотя в те времена я была очень весёлым человечком, поверьте, но я танцевала вместе со всеми у костра и во весь голос распевала румынские цыганские песни. Хохотали, дурачились и радовались жизни. Ты понимаешь, тогда , именно тогда, в это туманное и прохладное утро, в этих Полонинах, у меня было отчётливое ощущение полноты жизни, её вкуса и какой-то яростной жажды самой жизни.
Вот про это утро я подумала, читая тот самый неизвестный журнал, а там промелькнули стихи Ролана Быкова « О вкусах думать как-то грустно. Всего важней на свете — страсть.
Хороший вкус — когда мне вкусно. Хоть солоно, да только всласть!» . Вот именно: всласть! Но в настоящее время — это именно твоё.
Разумеется, когда мы с Наташей явились к завтраку в цыганских юбках, крик поднялся до небес, моя подружка на полном серьёзе стала уговаривать остаться в Бухаресте насовсем, а то мол дома меня ждёт такое... Ну что бы ни ждало, надо было уезжать.
И вот уже на вокзале, когда меня приехал провожать (почему-то!) и мой новый знакомый Коста, Наташа потихоньку попросила передать (отправить по почте, но уже из Союза) маленькое письмо одному очень хорошему человеку. Так уж получилось, что ребята поверили мне, а я им, хотя нас перед поездкой до темноты в глазах, заинструктировали!
Коста показал на свой красненький автомобильчик и сказал, что там сидит и ждёт(!!) сама Зинаида Пале... а ждёт она... в общем, это письмо для её любимого и единственного человека, которого она любит всю свою жизнь, но... А тут начинаются всякие сигуранцы, Чаушеску, проверки и цензура и так до бесконечности.
Я согласилась и мне передали небольшую пачечку листиков, аккуратно сложенных... Без конверта. Адрес сказали на словах, я уже забыла, помню только, что это была армянская фамилия... Левон... и адрес, что-то где-то в Армении. Вот и всё.
Письмо я отправила уже в Москве, разумеется, текст не читала, но до сих пор помню ощущение тёплого уголька в руках, странное такое, словно живое письмо было. И свои мысли, что вот, живут же люди... потому что сказка и ощущение яркости жизни сразу закончились, стоило только поезду отойти от перрона в Бухаресте.
Дома потом был, естественно, «разбор полётов», очень и очень громкий, от исключения из комсомола ( за что?) спасло лишь то, что я уехала в Москву, в аспирантуру. Потом всё забылось.
Через десять лет, уже после сумасшедшей вахтовой работы в Чернобыле, когда мы, стая молодых идиотов, работающих то в Припяти, то изображающих учёбу в Киеве, поехали на Рождество во Львов, мы опять неожиданно встретились. Уставали мы страшно, сказывалось и напряжение, и постоянные бессонные ночи, да и здоровье... у всех в анализах лейкопения, меньше тысячи и прочие прелести. Всё время ужасно хотелось спать.
И я придумала поездку именно во Львов, чтобы встретить католическое Рождество, как полагается, в настоящем соборе, на ярком празднике, послушать орган и полюбоваться красотами зимнего старинного города. Задумали — сделали. Примчались во Львов уже прямо в сочельник, гостиницы забиты, жить негде, а нам всё равно...Главное — это сам город и невероятная атмосфера сказки и праздника...тающий снег на мокрых булыжниках мостовой, где отражаются огни бесконечных рождественских базарчиков и открытые двери костёлов, откуда доносятся звуки органа...
И тут, прямо посреди разукрашенного средневекового города, стоя на площади перед Оперой, вижу афиши с портретом Зинаиды Пале! Единственный спектакль. Почему-то «Норма» Беллини, а не «Кармен», в рамках какой-то благотворительной программы европейских артистов, в помощь пострадавшим от катастрофы и так далее. Ну, в Киев-то они не приезжали, боялись все как огня, этой самой пресловутой радиации.
Рванулись в кассу — смешно, билетов нет уже месяц как. Но настроение было боевое, на уровне «нам море по колено», поэтому ломанулись прямо в администрацию, потом через служебный вход мол, мы доблестные ликвидаторы...достучалась всё же я до «личного врача Зинаиды Пале»! К моему удивлению, это был всё-таки Коста, ужасно растолстевший, солидный и весь седой, но всё же тот самый Коста, мой ночной спаситель. К ещё большему удивлению моему, он меня тоже узнал, хотя прошло столько лет.
После того памятного 75 года мы с Наташей и Костой переписывались пару лет, а после землетрясения просто напросто потерялись. В результате мы сидели, на бог знает каких, крохотных приставных скамеечках, на самой верхотуре, на балконе, но сцену видели, а уж акустика во львовской Опере фантастическая! И только в антракте, после того, как я коротенько пересказала ребятам историю нашего давнего знакомства, я обратила внимание на центральную ложу, заполненную очень и очень солидными и какими-то торжественными священнослужителями.
Явно там были и православные и католические священники, но выделялся совершенно седой и какой-то величественный старик, нет, скорее, старец, с посохом, в чёрных одеждах, в какой-то чёрной... ну как сказать... тиара... такая штука на голове, прошу прощения, до сих пор не знаю, как она называется ( у монахов это, кажется, клобук). Я тогда почему-то думала, что это кто-то из греческих священников, они же ходят все в чёрном, а то что это руководитель армянской церкви — мне и в голову не могло прийти, не знала тогда ничего я.
Вот так.
А это, как оказалось, был католикос всех армян Вазген. Как потом выяснилось, именно в Рождество там было какое-то экуменическое сборище руководителей церквей Советского Союза, тогда ещё целого нашего государства. И в конце спектакля на сцену доставили невероятных размеров корзину, полную белых цветов, возможно и пионов, нам сверху плохо видно было, далеко.
Я смотрела, как стояла перед залом актриса, прижав руки к сердцу, и не отрывала глаз, от правительственной ложи, ну там сидело всё городское руководство, так что ничего удивительного в этом вроде бы не было. Она смотрела на эту ложу, глазами, блестевшими от слёз, а зал бесновался, хлопал, кричали «бис», хорошо, что в те времена никто не орал «вау» и не визжал.
И среди всего этого ажиотажа, на фоне сидящих и довольно улыбающихся руководителей и прочих чиновников и отцов церкви, только один этот самый «чёрный человек» в ложе встал, прижав обе руки к сердцу и поклонился, низко поклонился, потом выпрямился и прижал обе руки к губам...потом опять к сердцу...
Зал замер. На сцене, в ворохе ослепительно белых пионов стояла мадам Ида, со слезами на глазах, а напротив, в ложе, также прижав обе руки к сердцу, стоял величественный седой старец, не отрывая глаз от певицы. Казалось, напряжение и ослепительный свет, протянувшийся между ними, сейчас взорвёт весь зал.
И через минуту зал действительно взорвался, аплодисментами, от которых, как мне тогда казалось, могла рухнуть крыша. Люди хлопали не только чудесной певице, они хлопали изо всех сил, ощутив невероятную силу эмоций и чувств вроде бы совершенно незнакомых им людей.
И вот только сегодня, читая случайно попавший мне в руки журнал, я вспомнила, кому я переправляла письмо от Зинаиды Пале, ещё в семьдесят пятом году году.
