«Вот ведь знат, что болею, и ехидно эдак – хворашь, пади!?
Баба вредности необнаковенной! Язык змеючий! Похмелиться ж надо!»
Кряхти намеренно сильно, дед отвернулся от стенки и оказался лицом к занавеси, которая закрывались полати. Снизу от печи шло пряное сытое тепло, которое он любил с детства.
— Оклемался маненько, пенёк трухлявый?! – донеслось снизу.
Дед отдёрнул занавесь и бросился, было, в словесную атаку.
— Кто б говорил, курица безмозгая!
— Молчи, уж, петух общипанный! Нализался вчерась на пару с Федькой, вот и кряхти тепрь, попукивай! С какого перепугу нахрюкались-то?!
— Так Фёдор же зимний был! Этот… как его… Стратилат!
— Во-во! Насратилатились в зюзю! А всё Федька, поганец, сманыват…
— Не говори, чего на знашь! Я чё те, телок на верёвочке…
Дед со злостью задёрнулся и возмущенно засопел.
— Крепше сопи до первой сопли! – засмеялась бабка, не переставая передвигать кухонную утварь возле устья печи.
«Вот скважина! Наказанье по жисти! Смолоду мной крутит, как хотит! Вот чё я тада на Лизке не обженился?! А всё Федька, гад!
Гармонист хренов! И сам не ам, и другим не дам! Дуська-то его сама нагнала, вот он к Лизухе и прислонился, было. Ан, нет!
Покружился
с ней, и взад обратно. А Дуняху-то ужо мне присватали! Как он опосля подбивался, вьюном увивался! Так и кружил коршуном, пока я ему оба глаза не подсветил!.. О, Господи, как хреново-то! Попить ба!»
— Дууунь!
— Плюнь! Чё надо?! Лежишь, и лежи до поры! – был ответ.
Хлопнула выходная дверь. Затем послышался скрип творила — уже в сенцах.
«О! В погреб лезет! Мож рассолу? Да, рази она достанет! Так и будет гнобить из вредности! Хоть бы за хлебом ушла! У меня там в сенях припрятано! Да, навряд!»
По звукам, возникшим в горнице – что-то ставили на стол, что-то звякало, он понял, бабка вернулась.
— Эй, страдалец! – послышалось из-за занавески. – Не суетись зазря! Я твою заначку перепрятала.
— Дура старая! – с досадой ответил дед, тоскливо смотря в потолок.
«Бросить её чё ли!? Накой она мне? Одиннадцать натикало, а я — ни похмелиться, ни пожрать!.. А куды идтить-то?! К Лизке!? Эээ! Там враз ноги протянешь… Фугуру всё блюдёт… кубики каки-то глотат… «Кнор»… Ужасть! … Тут, тока брось! Энтот, пердун старый, мигом обернётся… Моргнуть не успешь, как здеся Федька валяться будет!
А чё!? Если честно, так Дуняха любой старухе сто очков вперёд даст! И хозяйка, и готовить – за уши не оттащишь! А уж деньгу беречь?! Сейф! Молодым делом, в бане крыша трещала, как мы махались…. Сладко вспомнить! Эх, Дунька, хороша твоя прунька!..»
— Да, кому ты нужон-то!? Хрен мочёный! Ишь чё… махалки вспомнил! Када это было-то!? Вылазь из рогожи на свет Божий!
Дед, кряхтя, сел на полатях, свесив ноги в шерстяных носках.
— Аппарат флюрогра… — он осекся и вытаращил глаза. – Мать честна! Это што за чудо!?..
Евдокия стояла у накрытого стола, вытирала руки белым расшитым полотенцем и улыбалась.
На блюде — нарезанное сало, буженина, окорок. Слегка парИл картохой небольшой чугунок. По отдельным плошкам горкой были разложены соленые огурцы, помидоры, мочёные яблоки и квашеная капуста с клюквой. В центре стола ножками вверх торчала варёная курица. Рядом красовался мочёный арбуз. А возле запотевшей бутылки водки поблескивали в миске солёные рыжики, обложенные кружками репчатого лука.
— Бааа! Водка! – опять изумился дед и начал торопливо слезать с печи. – С чего тако застолье!?
— Эх, ты! Вася-василёк! Рубин ты мой, в стопку огранённый! Нынче ж годовщина свадьбы нашей!
— Иди ты!.. Это ж скока… Ё-моё! Шейсят годов чё ли!?
— Золото справили, теперь очередь рубина!
— Ах, Дуняха, разлюбимая моя птаха! Брильянт ты мой бесценный!
Они обнялись, расцеловались, прослезились и чинно уселись за стол, пировать.
«Хрен те, Федя, а не Дуня! Оботрись!» — подумал дед, разливая водку.
— Уж, скока годов минуло, а ты всё не угомонишься! Будем здоровы! – ответила Евдокия, поднимая стопку.
Автор: Серов Владимир
