В женской красоте я никогда особо не разбирался. Мне всегда было все равно, какого цвета у девушки глаза, какого волосы. Я не особо запоминаю даже форму губ или носа. И уж точно не различаю оттенки вашей помады. Однажды я сделал комплимент жене, что-то вроде «как тебе идет эта новая толстовка», назвав «новой» толстовку, которую она носила четвертый год. Но если когда-нибудь моя дочка спросит: «Папа, а что нужно для того, чтобы быть красивой?» я расскажу ей эту историю.
Для начала — я никогда не был в нее влюблен по-настоящему. Не то, чтобы Соня была мне как сестра, просто казалось, что если влюблюсь, я что-то испорчу в нашей светлой дружбе. Откровенно говоря, если вы учитесь в школе (время, когда протекало наше общение), надежды на светлый финал практически нет.
Конечно, у каждого есть пример, где какая-нибудь тетя Клава с дядей Сережей сидели в шестом классе за одной партой, а потом поженились и вот уже сорок лет счастливы! Но в 99,9 процентов случаев все иначе!
Вы влюбляетесь каждый раз так сильно, что выцарапываете свои имена на скамейках и вешаете замочек в виде сердца на мосту, пафосно выкинув ключи в воду, в общем, до гробовой доски. А через пару месяцев ссоритесь из-за какой-нибудь ерунды, расстаетесь, влюбляетесь в других, а с прежней «великой любовью» никогда уже не общаетесь. Поэтому я дал себе обещание: никогда не влюбляться в Соньку.
Во-первых, мне были слишком дороги наши посиделки на озере. Она рисовала закаты, стараясь запечатлеть малейшие перемены на небе, у нее самой будто бы зажигался внутри мерцающий огонек. Я не смогу, хоть убейте, описать форму ее глаз или носа. Я вообще плохо запоминаю внешность, но когда она смеялась, казалось, смеется каждая веснушка на ее лице. В ее волосах играло солнце, и лучики заката были как будто вплетены в ее рыжие пряди. А обычно серые глаза становились пронзительно-голубыми. Очень красивыми!
Во-вторых, с ней было о чем поговорить. Обычно люди говорят обо всякой ерунде: футболе там или об одежде. С ней же говорить было действительно интересно: мы спорили о том, откуда появились люди, есть ли Бог. И почему у младенцев порой такой осмысленный и серьезный взгляд, может быть, они помнят о том, что было там, но не могут никому рассказать?
Мы говорили часами, и хотя ни к какому объективному выводу, естественно, не приходили, с ней было потрясающе интересно! Если бы меня спросили в четырнадцать, пятнадцать или шестнадцать лет «что такое красота?», я бы представил Соньку в ее зеленом платье.
То, как она, размахивая руками, пытается что-то мне доказать. Или то, как она пишет (художники не рисуют, а пишут, Соня сама так говорила) небо, сосредоточенная, погруженная внутрь себя. И пусть на ее щеке красуется зеленая краска, и тушь подтекла от жары! Она будто светилась, понимаете? Нет, замутить с ней, чтобы месяц пообжиматься, а потом рассориться и переходить на другую сторону улицы при встрече — это было бы кощунством!
***
А потом Соня влюбилась. Ну, влюбилась и влюбилась, скажете вы, в шестнадцать уже пора. Я тоже так сначала подумал. Но Сонькина любовь была катастрофой!
В начале она ей даже шла: в ее глазах появилась такая задумчивая бирюза. А в ее работах… не поймите меня неправильно, но просто закат и закат, написанный кистью влюбленной шестнадцатилетней девочки — это два разных заката. И дело не в том, что у нее улучшилась техника, хотя Сонька занималась так много, что техника не могла не улучшиться. В ее картинах появилась свежесть, новая глубина. Я за нее порадовался. Когда он, весь такой рыцарь, встречал ее из школы, дарил банально-красную розу, они и правда выглядели замечательной парой.
— Ты не понимаешь, он совершенно другой. Он удивительный! Он собирается работать над отношениями, — восторженно рассказывала Сонька, когда мы встречались у нашего озера.
Но пусть психологи забьют меня камнями, я не очень понимаю, в чем там заключалась эта их «работа». Сначала она стала появляться в другой одежде. Ну, окей, может быть, ей нравятся эти юбки в пол. Мне-то какое дело, главное, Сонька довольна. Но она довольной не выглядела.
Конечно, она радостно щебетала: — Поверить не могу, что я когда-то носила ту одежду. Помнишь тот вульгарный розовый топик? Ден как его увидел, чуть в обморок не упал! А то зеленое платье! Да оно просто старушечье. Нет, до встречи с ним я совершенно не умела одеваться!
«Может быть, она что-нибудь не так поняла?» — думал я, глядя, как она пишет куст крыжовника. Это ведь нормально, что девочке хочется одеваться так, чтобы понравиться какому-нибудь очередному ЕМУ, быть в ЕГО вкусе.
Но мои самые страшные опасения подтвердились в ее день рождения. В ее собственном доме Ден вел себя, как снисходительный хозяин. Называл ее «малыш», периодически это «малыш» сменялось на «глупыш». Нет, тогда он еще не звал ее «дурой», но это «ласковое» «глупыш» уже периодически проскальзывало!
Помню, Соня поманила меня в сторону. Я хотел ей вручить масляные краски, у нее как раз недавно закончились. Думал, обрадуется. Но она едва взглянула на подарок, натянуто улыбнулась и пролепетала:
— Скажи, в этом платье сильно видно, как я горблюсь?
— Че?
— Ден сказал, что мне нужно лучше следить за своей осанкой. Что у меня растет горб и что...
Весь праздник я поглядывал на нее осторожно, исподтишка. Когда она думала, что на нее никто не смотрит, улыбка слетала с ее губ, и она правда немного сутулилась. Думала о чем-то своем, тревожном. Тогда я готов был поспорить, что Сонька никогда не сутулилась до общения с Деном. Но конкретно в тот момент мне именно так казалось.
— Ты не понимаешь! Он не хочет меня обидеть! Он меня любит, да, любит и хочет, чтобы я стала лучше. Это я не умею принимать критику, — она угадала мои мысли, как между нами часто бывало, и бросилась защищать его. Ну конечно, ее Ден желает только лучшего, он самый великолепный и даже помыслить не может ничего плохого.
Помните эту метафору про то, что когда люди влюбляются, они будто надевают розовые очки? Ден в Сонькиных, наверное, выглядел, как какой-то супергерой.
Она смотрела на него, как смотрят фанатки на рок-певца, с расширенными зрачками — так, что едва могла дышать от восхищения. Через какие очки он смотрел на нее, я не знаю.
Вскоре Сонька подошла ко мне на переменке.
— Помнишь, ты говорил, что твоя мама – косметолог? — ее глаза нехорошо сверкнули. — Не мог бы дать ее телефон?
— Зачем? — буркнул я.
— Неужели ты не понимаешь? Эти весну...эти уродливые пятна на моем лице. Ден первый мне указал, насколько они портят мою физиономию! «Надо любить себя такой, какая ты есть», — зло передразнила Соня кого-то, видимо, свою маму, — вот у его бывшей Ангелины... — дальше ее несло.
Ангелина то, Ангелина се. Видел я эту бывшую. Не скажу, что она не красивая — крашеная блондиночка с наращенными ресницами. Да, симпатичная. Как и тысячи таких блондиночек, шастающих по улицам. Да, их можно поставить в ряд и играть в игру «найди десять отличай!» А Соня такая одна!
Это я и попытался сказать, когда на ее просьбу буркнул: «Не дам.» Не помню, что я ей наврал, кажется, что забыл мамин номер. Соня точно знала, что это неправда.
— Ах так, ах так, — Соня на меня так разозлилась, что на секунду стала похожа на ту девушку, которую я знал раньше. Ту, которой не запрещалось иметь свое мнение, ту, которая не парилась из-за того, что какому-то Дену она может не угодить. Ту, которая знала, черт подери, что она прекрасна и воспринимала эту информацию так же равнодушно, как и другие обычные сведения о себе: то, что ей шестнадцать, или то, что она после школы поступит в художественное училище.
Помню, Сонька на меня страшно обиделась. Недавно я говорил ей, что худшие клиентки мамы — это знакомые, которые постоянно напрашиваются на скидку или хотят, чтобы им и вовсе все сделали забесплатно. Наверное, она решила, что я причисляю ее к таким.
Мой протест против того, что Ден с ней делал, был глуп. Конечно, она нашла косметолога и без сопливых. Когда мы через две недели пересеклись в библиотеке (почему-то мы встречались с Сонькой все реже и реже), на лице, где были россыпи «поцелуев солнышка», были красные пятна. И уж они-то действительно были уродливыми. Думаю, если бы Ден ее избивал, он бы добился меньших результатов.
Она спрятала лицо в книгу, чтобы я ее не заметил. Надо было подойти к ней, сказать, что она все еще Красивая. Для меня — красивее всех на свете! Но наша дружба в последнее время ходила по тонкому льду. Если бы я дал понять, что заметил ее в таком состоянии, думаю, она бы меня не простила. Я быстро сдал книги, нахватал новых и почти бегом удалился.
***
Наша последняя встреча состоялась на том же озере. Никаких тебе уточек и закатов. Зимой на озере организовывали детские горки, было очень шумно, кто-то из детей все время плакал, кто-то капризничал — в общем, все, как я не люблю. Но я все равно иногда почему-то приходил сюда. На мои глаза приземлились ее шерстяные варежки.
— Угадай, кто? — послышался знакомый голосок. Ей Богу, если бы не эта «наша», тысячу раз повторенная Сонькой шутка, я бы ее не узнал. Ее яркие рыжие волосы были выкрашены в какой-то мышиный цвет в попытках свести с них жизнь.
— Как дела?
— Все налаживается, как ты и говорил, — с непритворным энтузиазмом начала она, хоть я и не припомню, чтобы действительно говорил такое, — Ден прав.
Отношения — это упорный труд, это постоянная работа над собой! Мы учимся находить компромиссы, мы работаем…
Она так и говорила в тот вечер штампами из популярной психологии. Возможно, все, что она несла, было и правильно. Сами слова. Но то, что стояло за ними, заставило меня ужаснуться. Чем дольше она тараторила про необходимость «расти над собой», идти на компромиссы, а иногда и жертвы, тем четче я понимал, что сейчас произойдет.
— Прекращение общения со мной тоже входит в эту «работу»? — я не ожидал, что это прозвучит настолько жестко.
— Ну не надо! Ну, не говори так, — прошептала она, и вдруг впервые за все эти месяцы при мне всхлипнула. Так по-детски.
«Надо же, ему полгода понадобилось, чтобы сломать ее желание видеться со мной и говорить. Веснушки и волосы она предала гораздо быстрее. Я шел прочь, все надеясь, что она меня окликнет. И она окликнула.
— Постой, — я медленно, как во сне, оглянулся. Может, это будет последний каплей и она пошлет этого Дена туда, куда ему и дорога, может, еще будут закаты, пленеры и уточки?.. Но Сонька лишь спросила, — скажи, а она, эта его бывшая, правда красивее?
«Нет, просто он любил ее, а тебя — нет. Если любишь, человек не может быть некрасивым» — хотел закричать я. Но, конечно же, ничего не сказал. Потому что, произнеси я это, я стал бы таким же, как Ден.
***
Я ничуть не скучал по нашим посиделкам. Мне было, чем заняться. Ходил на свидания, да, я завел девушку, гонял с ребятами на катке. Ладно, безумно скучал.
Нет, мы не стали шарахаться друг от друга или переходить на другую сторону улицы. Иногда мы сталкивались в школьных коридорах. И даже разговаривали, но у меня было ощущение, что я разговариваю даже не с ее тенью…
Попробую объяснить. Окей, представьте полиэтиленовый пакет. Представьте, его накинули на девушку. И от этого ее ярко-рыжие волосы стали какими-то мышиными, серыми (на самом деле они стали такими от постоянных попыток вывести «пошлую рыжину», но мне нравилась метафора про полиэтилен), глаза из голубых — серыми и даже лицо каким-то бледным, сероватым.
Теперь она действительно начала горбиться. Ее подруга разболтала мне, пытаясь набиться в подружки, что Соня начала надевать лифчики на размер меньше.
«Я сама слышала, он как-то обронил, что у нее слишком большая грудь. Маленькая грудь, мол, выглядит эстетичнее. Бедняжка,» — шепнула, гаденько хихикая.
«А знаешь, когда-то я хотел с ней замутить, — сказал мне как-то приятель в коридоре, — она ведь была когда-то красивой, или мне показалось?» — и, помню, я едва удержался, чтобы не ударить его.
Потом наши с Сонькой пути окончательно разошлись. Я готовился поступать в другой город на журналистику. Мысль о том, что мои пописушки будут появляться в журналах, и на утро их прочитает весь город, а (что греха таить, я надеялся на это) может, и вся страна, приятно щекотала мое честолюбие.
Я еще не знал, что через пару лет все бумажные издания вытеснит интернет. Учеба, новые знакомства, пьянки… Потом встретил Нику, амбициозную и смелую блондинку, которая через пять лет стала моей женой. И мне уж было как-то совсем не до Сони.
О ней я узнавал только из разговоров приятелей. С Деном они расстались (и слава Богу), и с тех пор она все тает и тает. «Она будто превращается в привидение, — рассказывали мне, — может быть, чем-то больна?» Помню, как у меня непроизвольно сжимались кулаки, когда я это слышал. О, да! Она была больна, и имя этой болезни было «Денис».
Говорили, что она, когда-то лучшая ученица на курсе, провалила экзамены в художественное училище. Говорили, работает продавщицей в ларьке «У Гарика», конечно, говорит, что это временно, но все продавщицы так говорят. Печально!
***
Я встретил ее через шесть лет, когда брал репортаж о местной пивоварне.
После работы ноги сами привели меня к нашему озеру. Вы скажете, я выдумываю, но я увидел ее там.
Сонька сидела там в кафешке вместе со своим молодым человеком. Она повзрослела, стала серьезнее, настоящей художницей (в училище Сонька поступила, хоть и не с первого раза). Парень держал ее за руку, что-то шептал, но главное — в его глазах она отражалась такой же, как в моих когда-то. Самой красивой на свете. У нее были те же губы и те же глаза. В волосах играло солнышко, и казалось — лучики заката были вплетены в ее прекрасные рыжие пряди…
— Какая красивая девушка, — удивлялась официантка, глядя на эту пару, — какая красивая!
И Слава Богу!
Автор: СашиныСказки
