Утро Настасьи Дмитриевны не задалось. Будильник прозвенел раньше, чем организм смог проснуться. Глаза не открывались, ноги поплелись к клозету. Там впервые за несколько дней все сработало как часы. И на ощупь была вытянута влажная салфетка. Организм зашевелился, но главный центр управления продолжал спать. И забыл, что салфетки еще бывают для протирки сантехники. Купила когда-то, а мыла по старинке.
Разницу между мягким слоем «алоэ вера» и салфеткой с алкоголем для уничтожения бактерий не стоит объяснять. Глаза широко открылись, не в состоянии даже моргать. Тело затряслось, сдерживая крик. Разбудить соседей не входило в утренние планы.
Окончательно взбодрившись, Настасья направилась готовить завтрак. Как обычно, сварила две овсянки: одну на воде, другую на молоке. Накрыла на стол. Кофейник белый, бабушкин, изысканный. Чашки. Овсянка. Горсть замороженной клюквы на горячей каше моментально растаяла и дала цвет, сок, аромат.
Накинула на плечи пуховый тонкий платок, подошла к окну. Привычный пейзаж умиротворял, но не вселял надежду на наступающий день.
Обернулась к двери: никто не вошел в крохотную кухню. Вздохнув, села завтракать.
Есть не хотелось, и она открыла томик с рассказами. Пробежавшись глазами по первым строкам, резко закрыла книгу: надо идти.
Приведя себя в порядок, оделась и подошла к двери. Минута на скромную молитву перед выходом, и вот уже она идет по заснеженному городу, притихшему, нарядному, в льдинках, в замерзших лужах.
Дорога до работы занимала минут двадцать. Из них пять минут можно было стоять на мосту и смотреть на замерзшую реку. Местами темная вода проступала синевой под глазами. Ночь бессонная не красит лицо. Река, старая подруга, не спала всю ночь, как и Настасья Дмитриевна.
Вот и высокое крыльцо родного института, где проработала всю жизнь. По привычке пересчитала ступени — ровно двенадцать, как месяцев в году. У марта, например, выбоина в граните. А сентябрь отличается цветом: его вообще заменили полностью, истерся. Самый популярный месяц у студентов.
Она подошла к массивной резной двери и уже протянула руку к бронзовой голове дверной ручки, но замерла, будто испугавшись чего-то; тихо попятившись, медленно побрела обратно домой.
Дома осторожно опустилась на маленький пуфик у двери и заплакала. Шел тридцатый день ее заслуженного отдыха. Она каждое утро забывала об этом, шла на работу и каждый раз возвращалась.
На столе остыла овсянка.
— Ты опять не поел, — со вздохом сказала она.
Очистив тарелку, принялась ее мыть, тщательно, с двух сторон; осторожно положив в сушку, тихо вышла из кухни.
Остаток дня прошел как обычно: она лежала на кровати лицом к стене, с открытыми глазами и ничего не делала.
Новое утро было неизбежно. Она снова перепутала салфетки. Психанув, выбросила всю пачку в окно.
Иногда достаточно одного нелогичного движения, чтобы сломать алгоритм и вывести новую формулу. Она не сварила кашу. Выпила горячей воды вместо кофе.
— Смысл варить тебе кашу, если ты все равно не ешь! — Подумала и добавила: — Ты не ешь! Ты не ешь! Потому что ты умер! Ты оставил меня! А я теперь здесь, старая идиотка, ругаю покойника.
Уходя из дому, громко хлопнула дверью.
Тридцать дней полного и беспросветного одиночества. Отрицания. Нежелания жить. Но если чего-то в этой жизни стоишь, то, прежде чем сойти с ума, нужно выполнить свое самое безумное, заветное, искреннее желание.
* * *
Настасья Дмитриевна много лет преподавала. Студенты ее любили, но той студенческой любовью, когда больше побаиваешься, чем любишь.
В минуты откровения она учила их главному — держать удар. Об этом говорится в любой книге. Ее бесила формулировка — «мотивирующая» литература. Язык сухого менеджмента крадет у нас сокровенные звуки и буквы. Правильно сказать — «вдохновляющая». Истинная история способна вдохновить.
И ее история — не серый поток дней, состоящих из маленьких и больших дел здесь и сейчас, когда единственный близкий человек ушел туда, где нам всем быть. А у нее даже нет здоровья усыновить кошку.
Когда наступил заслуженный отдых, пришло время для решительных действий. Она собрала всю себя в крошечный, немного трясущийся кулак и двинулась вперед по уже созревшему плану.
Через час она стояла на пороге квартиры со списком жильцов перед вереницей разнокалиберных дверных звонков. Пробежавшись глазами по списку, уверенно нажала на кислотно-зеленую кнопку.
Через некоторое время из двери высунулась заспанная голова в дредах:
— Ой!
Дверь захлопнулась.
— Саня, открой, это я!
Дверь уже открылась настежь, и лохматый Саня молча обнял учительницу.
— Говорят, вы на пенсии. А потом... ну... это... — он замялся. — Я подумал, что вы умерли.
— Вот дурак! Стадия отрицания — забыл, что ли?
— Нет, нет, не забыл, проходите.
— Я по делу.
— Да какая разница! — он повел ее за сухую маленькую руку в свою комнату.
Настасья Дмитриевна с интересом рассматривала интерьерный бардак и великое искусство беспорядка.
— Вы… это… простите, тут не прибрано. Это… знаете, я ж весь в работе. Не прибираюсь, в общем.
Они уже зашли в просторную светлую комнату, заваленную старыми мониторами, системными блоками и другим барахлом. Из-под наваленных на раскладушке одеял свисала стройная девичья ножка. Саня ловко закинул ее под одеяло, и раздалось сонное ворчание.
Настасья Дмитриевна скромно присела на краешек плетеного стула. Саня плюхнулся в крупное офисное кресло.
Она складно изложила суть своей просьбы. Как человек, выросший без вмешательства электроники в обычную жизнь, она не дружила с кнопками. И втайне гордилась принадлежностью к людям, не познавшим великую сеть. Но жизнь есть жизнь, и приходится подстраиваться.
Саня внимательно слушал. Кивал головой. Иногда вскакивал и быстро бегал по комнате взад-вперед.
Во время разговора лохматая обладательница симпатичной ноги вылезла, позевывая, из-под груды одеял и, пошатываясь, вышла. Вернулась милой девчушкой в шортиках и маечке, с волосами в хвост. Принесла поднос с тремя смешными чашками из разных сервизов с немного стертым рисунком. Но чашки были целыми.
— Кофе?
— Да. Спасибо… — буркнул Саня. Настасья Дмитриевна поблагодарила и пригубила чашку. Аккуратно поставила на стол.
— Не понравилось? — спросила девчушка.
— Божественно, — ответила Настасья и, чуть смягчившись, добавила: — Давление.
— Кстати, о давлении, — прокомментировал Саня. — В Испании есть города, где круглый год идеальный столбик барометра. Отклонение максимум на три деления.
— Ты идеальный агент и помощник отчаявшихся старушенций.
— Отчаявшиеся старушенции акафисты читают… или что им там еще полагается делать. А вы просто мой идеал.
Она смущенно покряхтела.
— Доехать бы. Да подготовить все.
— Не волнуйтесь, Настасья Дмитриевна. Все будет хорошо.
Девчушка наконец подала голос:
— Я схожу с вами в паспортный стол и в посольство. И везде, где потребуется.
— Спасибо, дорогая. Спасибо.
* * *
Спустя всего три месяца Настасья Дмитриевна стояла посреди аэропорта.
— Пулково… — сказала она тихо, — я никогда здесь не бывала. Жила в часе езды, а не бывала. Какое индустриальное строение.
— Вот теперь побываете.
За время подготовки они сдружились, научившись чувствовать невысказанное.
Саня приобнял ее:
— Ничего-ничего… Вернуться всегда успеете.
* * *
Квартиру в центре города удалось удачно сдать. Они открыли визу и сделали загранпаспорт. Саня помог научиться пользоваться планшетом и банковской картой.
Он не просто помогал, он был нанят Настасьей Дмитриевной агентом. Теперь он ее управляющий.
Были забронированы апартаменты в небольшом курортном городе и куплены удобные дорожные вещи.
Ни разу никуда не выезжавшая Настасья робела. Трясясь и покрываясь мелким бисером пота, уверенно двигалась в сторону трапа.
Саня даже нашел через соцсети людей, которые встретят Настасью Дмитриевну по ту сторону.
Уже в самолете она тяжело вздыхала, теребя шейный платок. Потом незаметно для самой себя задремала.
* * *
Испания.
Воздух другой. Суше. Ароматней. Временами резкий, пьянящий.
Звуки. Запахи.
Небо выше. Краски ярче. С непривычки кажется, что мир напечатан на листе глянцевой бумаги.
Застыла Настасья перед всем этим великолепием в тихом восхищении.
Из забытья вывел голос с мягким армянским акцентом:
— О чем задумалась, да-арагая? Настасья Филипповна? Я Сане друг ба-альшой.
— Ох, здравствуйте, здравствуйте… — она засуетилась. — Дмитриевна я, Дмитриевна.
— Э-э, точна! Это у Да-астаэвскага Филипповна. Я читал.
Карен помог ей добраться и поселиться, купить продукты на первое время, побыл с ней, пока она привыкала к новому хозяйству.
Показал, где включить воду и как работает газ.
Впервые за много лет она уснула мгновенно, без снов. Без мыслей.
Усталость, навалившись снежным комом, утащила в сон.
Проснулась отдохнувшей.
План был таков: она мечтала умереть не в пыльной питерской квартире, хотела закрыть глаза и услышать шум волн. И рисовала себе в воображении шляпу от солнца и яркую тунику. Бусы и браслеты.
Он все равно уже там. Ждет. Приду красивая и смуглая.
* * *
Первую неделю она гуляла по городу, пила апельсиновый сок и попробовала маленькие смешные бутербродики. Искупалась. И почему-то купила красивые и яркие цветы в горшках.
Место, где умереть красиво, она нашла. Но так вышло, что головные боли оставили ее. А долгие прогулки без гололеда наполнили силой.
А еще все вокруг всегда кричали ей:
— Привет, красавица! Hola guapa!
И она радовалась этому как ребенок.
И появилась в гардеробе яркая туника, а вскоре ее подол стал выше колен.
* * *
Долгий рассказ, не правда ли?..
Скоро закончу уже.
Она по-прежнему с утра путает кремы, салфетки и все, что можно перепутать.
Она болтает по-испански и уже дважды принимала у себя в гостях Саню с его девчушкой. А в последнюю поездку — с их маленькой дочуркой.
К чему я пишу все это?
А к тому, что она совсем скоро выходит замуж.
Хосе Карлос глаз с нее не сводит. И бесконечно может слушать русскую речь.
На завтрак у них овсянка...
Автор: Анастасия Стрельцова
