Почти каждое утро я встречаю её в автобусе.

Вернее, поначалу я её только слышала, когда на весь салон,
удручённый теснотой и пробками, раздавался вдруг непривычный рингтон с голосом Анны Герман:

«Одиииииин раз в год сааааааады цветут...»

Все вздрагивали и оборачивались — это у кого, ё-маё, сады цветут в семь утра неприветливой зимы??

И видели её — маленькую, слегка нелепую в своём зелёном картузе, салатовом пуховичке, стиляжных джинсах и жёлтых мальчишеских тимберлендах на шнурках, лет семидесяти, семьдесятипяти...

Она шустро выхватывала мобильник из сумочки и:

— Мишаня! Ау! Тут она я! И я... и я... я тоже тебя... тоже... тоже...

Мишань, ты у меня самый клёвый мужик! Клёвый-клёвый!

Я тебе там творожников сварганила, в полотенце завернула,

ты чайку подогрей и, смотри, не уходи голодным!

Как я? Супер! Погодка — класс!

Скольжу так, будто на катке еду! Сижу! Красота!

Все вокруг такие красивые, бодрые, весёлые! (хохот в салоне).

Чего вечером есть будем? Это, Мишань, ты давай сообрази сам.

А чего дашь, то и буду! Я — баба не гордая! А чего нет-то?

Завтра выходной — давай квакнем по паре стопариков!

Мужской голос в салоне:

— Слышала, ханжа?

Хохот.

— Ой, уже скучаю! Сильно! И я... и я... ты не задерживайся, ладно?

Ну, раз говорю — не задерживайся, значит, не пожалеешь!

Сразу несколько мужских голосов в салоне:

— Ээээээээх, чтоб я так жил!

Хохот.

— Целую, Мишань!

Чопорная старушка, восседающая рядом с моей героиней, будучи ей ровесницей по паспорту, но никак не по уровню молодости в душе, недовольно пожевала губами, и с неодобрением спросила:

— Молодожёны, что ли?

Женщина задорно вскинула нос и просто ответила:

— А то! Пятьдесят два года молодожёны, как один день!

Вот так.

Можно ведь? Можно! Как?

Просто! — жить радостью, созданной своими руками, мыслями и сердцем. Это и есть молодость.

А старой можно быть и в двадцать лет — убедиться в этом несложно.

Теперь каждое утро радуюсь, отыскав в салоне смешной зелёный картуз...