Митяй сначала краем уха подслушивал разговор своей бабки Дуни с мамой, а потом уши навострил так, что боялся пропустить хоть одно слово. Хотя особо не понимал, о чем речь, но по бабкиному тону, по её шипению, по её интонации понял, что мама попала в ежовые рукавицы, и, хотя старалась вывернуться и вставить в защиту кого-то слова, все равно не получалось. Бабка не только шипела, но и укусить как змея была готова. Все норовила по лбу дочки постучать своими сухими костяшками.
Митяю все говорили, что его мама красавица. И почему-то все к этим словам добавляли, что слава богу не в мать пошла, а то житья бы свекрови не было, да и другим, кто с ней жил несладко было бы. Митяй то к бабкам бегал, то по полям, речкам, лесам, мать практически не видел. Часто ночевал у бабы Дуни. Забегавшись поздно вечером, слышал крик на все село: «Митяй, быстро домой, жрать и спать». Если мама звала, то всегда кричала: «Сынок, давай домой, набегался, поесть иди, да спать пора». Вроде все звали домой, но по-разному.
А была ещё баба Мотя, это папина мать, которая всегда почему-то говорила при встрече с другой бабкой: «Отвяжись, сатана, и слухать не хочу, иди, куда шла, меня не зымай».
Митяй понимал, что они не дружат, что всегда баба Дуня её за глаза обзывает, но причины этой вражды не знал. Как все пацаны по улице босиком рано начинал бегать.
Снег только сойдёт, массовые ручьи пробегутся по дороге, земля под солнечными лучами прогреется и погнал Митяй пятками курьяки толочь и пальцы о корни деревьев сбивать.
Особо никто за ним не следил, некогда было. А следить и не надо было, свои обязанности он знал, выполнял, а когда в животе кишки начинали караул кричать, то Митяй пулей к любой из бабок бежал. К бабе Моте не любил бегать по одной причине. Не успеет сесть за стол и ложку схватить, как лезет бабка обнимать, в макушку целовать, приговаривая:
-В сыночка моего пошёл, в батяню своего, война проклятая убила детку жалкого, не успел посмотреть своими ясными очами на сыночка.
И пошла подвывать тихим, жалобным голосом. Митяй и помнить не помнил батю, но нытье бабки его пугало и портило аппетит, поэтому он бежал чаще всего к бабе Дуне. А та свою пластинку заводила:
-Говорила твоей непутчине мамане, не выходи за Степана, я же гадать ходила к Верке колдунье, нет не послушалась. Ведь молчун был твой батя, слава богу ты не в него пошёл. Глаз не сводил с твоей матери, а ревнивый был. Бывало, пойдут на пляски, так не дай бог с кем попляшет, то и гармонисту попадало и другим ухажёрам. А сам то родом из батраков был, не то, что мы, середняками зажиточными были.
Слушал и думал Митяй, что лучше всех у мамки, жаль только дома её никогда не бывает. Зато вечером, расцелует, обнимет и все говорила:
-Защитничек ты мой, кормилец, радость ты моя, весь в батю, хороший ты мой.
«А какой я защитничек, что, разве опять война будет? А чем же я её накормлю то? Какой я кормилец? Если только пряники из чулана бабы Дуни украсть, так пудовый замок повесила, а ключи на поясе носит. Все сахар и жамки там прячет, дает маленько, когда самовар поставит. Сиди и жди, когда этот страшилище запыхтит, как будто ребята ждать будут», — рассуждал мальчишка.
Татьяна вышла замуж по любви. Сама была молчаливой спокойной, такой же как Степан. Семья была у жениха многодетной, почти одни девки, а Татьяна была одна дочка в семье.
Она не была избалованной, скорее наоборот, была робкой. Мама все жениха подыскивала побогаче, познатнее, а тут на тебе, Степан пришёл свататься. Да все в пол смотрел, нет, чтобы уговаривать тёщу, хвалить невесту, радоваться, что честь оказали, за дверь не выставили, а одно слово выдавил- люблю.
Тёща начала отказ в ход пускать, а жених прямо в глаза сказал, что невесту надо спросить, скажет «нет», тогда уйдет. Татьяна теребила свою косу, гладила ленточку, не поднимая глаз, тихо прошептала:
-Люблю, пойду.
Мать учила дочь есть из кулака, то есть в такой ораве ртом не зевать, да и работать учила испофа, не спеша. Девок у свахи много, пусть и косят, и жнут, пашут.
Степан после свадьбы быстро сруб поставил. Уж очень ему хотелось хозяином быть и жить отдельно. Как-то все ладненько выходило, так как сам многим помогал дома строить, и ему никто не отказывался помочь. Только тёща как змея шипела, все ей думалось, что не доедает, не допивает дочь, а вот работой вдоволь её в чужой семье кормили.
При удобном случае всегда просила дочь, чтобы почаще к ней приходила, чтобы поела послаще и полежала помягче, кто как не мать пожалеет. Все на место Степана Фёдора ставила.
Из богатой семьи, один сын да дочь всего лишь у родителей, дом как терем, так что пупок при стройке надрывать не пришлось бы, земля плодородная, лошадей табун, а уж какая свекровь — матери родной не уступит.
Не могла смириться с выбором дочки и после рождения внука. Что бы ни сделал Степан, что бы ни сказал, все тёща косилась или ухмылялась, все бормотала, что одну единую дочь словно на каторгу отправила. Степан злился, в сердцах обижался, но жене ничего не высказывал.
Когда началась война, они уже как три года жили своим хозяйством. Митяю было два годика, как отец ушёл на фронт, соответственно только по разговорам бабок он узнавал об отце.
Но дело в том, что каждая говорила по-своему, и, слушая их, Митяй не мог сообразить, кто говорит правду, а кто брешет. Верить стал только маме, которая всегда говорила:
— Сынок, ты знаешь, кто такой герой, кого называют героями?
Митяй всегда представлял бойца в гимнастерке с орденами, и почему-то или без руки, или без ноги. Мама ему так и говорила, что отец его герой, что он был очень хорошим человеком, что очень их любил, так, как она любит его. С этих пор он не слушал бабку Дуню. Но, так как боялся, что пряников не даст, то и не сопротивлялся её речам, но сидел и слушал с недовольным видом.
Никто не знает, но как-то получилось так, что Федор ушёл на фронт как все, но быстро с руками, ногами вернулся домой, сказал, что ранение в голову было, что вроде комиссовали. С виду здоровый, плотный, и шрамов никто не видел, а воевать можно сказать не воевал. Никто на душу грех не хотел брать, все молчали и завидовали его матери, и муж рядом, и сын отвоевался рано.
Таня очень обиделась на маму в день получения похоронки. В поле она была, когда председатель сказал, чтобы шла домой. По глазам поняла и по тому, как слезу смахнул с щеки, что случилось горе. Бежала, а ноги не слушались, как будто от горя хотели увести подальше от дома, она вперёд бежала, а казалось, что стоит на месте. В душе раскаленные угли зашипели и зажгли так, что дышать стало больно. Увидя её в таком состоянии, мама сказала:
-Хорош душу и глотку рвать, на войне не жалеют, а убивают, не он первый, говорила тебе, чтобы не выходила за него, теперь вот жить, не жила, а вдовство нажила.
Таня смотрела на мать и тихим голосом сказала:
-Для тебя он погиб, а для нас с мамой, сыном нет.
Татьяна все больше со свекровью и с золовками общалась, друг друга поддерживали, понимали и помогали во всем. Митяй рос, представлял батю героем и пацанам хвастался. Только беда, в том, что всякий раз обрисовывал новые подвиги бати, а старые забывал. Друзья его давно раскусили и смеялись, за это Митяй подвешивал им тумаков.
Фёдор по-прежнему ходил в холостяках. Все с Татьяной хотел поговорить, скорее уговорить, чтобы вышла за него замуж. С виду мужик крепкий, красивый, но Таня всегда поражалась его недоброму взгляду. Всегда смотрел на всех оценивающе, иногда с усмешкой, с ехидством. Всегда при разговоре намекал на довесок, от чего Татьяне становился противен.
Мама радовалась, что к дочке, несмотря на дите, подкатывается Фёдор. Она уже с его мамой переговорила, мол сын не будет помехой, сына она себе заберёт, что детей быстро ему Татьяна своих нарожает, что знает как к мужу подход найти, что бывший муженек то ещё тот был. Вот тогда то Митяй и услышал, как бабка ругала маму, за то, что она была против Федора и его ухаживания.
Фёдор не понимал Татьяну. Как можно было отвергнуть его-красивого, статного, богатого хозяина, и выйти замуж за нищего, без кола и двора? Татьяна же со Степаном не боялась никакой нищеты. Просто-напросто понимала, что всему время. Она мечтала, что построят дом, обзаведётся хозяйством, что любовь, доброта будет главенствовать в семье, а остальное само собой прирастет. Степан как-то сказал:
-Не могу я красивых слов говорить как Фёдор, мне проще руками и взглядом доказать любовь.
И как схватит её, как начнёт целовать, на руках кружит, а сам смотрит в глаза таким любящим взглядом, что Татьяне и слов никаких не надо, без слов ясно.
Но война разрушила счастье. Не было дня, чтобы Таня не вспоминала мужа и не плакала. Мать бывало застанет дочку за нытьём и начинала ругать:
-Ной , ной посильнее, а другие девки ждать не будут, быстро Фёдора уведут, ты если бы любила Степана, то о сыне думала бы, о его жизни, мы не вечные, и без мужика пупок надрывать тебе негоже, сын подрастёт и будет он у тебя просвета не знать, не будет он видеть ни дня, ни ночи от работы, а если бы хозяин дома был, то и работу бы на себя взвалил, а ты о себе все думаешь и Степане, которого из земли не поднять. Эх, дура, ты дура, вся в отца.
Другая бы ухватилась бы, деток родила, а там все бы перемешались, где свой, где чужой не разобрать.
Поговорила Татьяна со свекровью, все рассказала как есть, что на сердце, что в мыслях, что волнует и тревожит. Свекровь — умная женщина, со свахой никогда не связывалась, старалась обходить стороной, не могла она простить отношения к сыну, унижения и оскорблений. А невестку любила и переживала за неё всей душой:
-Вот, что я тебе скажу, конечно, ты — молодая, тебе жить и тебе решать, только ты должна решать не за себя одну, но и за сына. Запомни, сытый стол и упрёки, грубость, жадность не дружат друг с другом. В глотку кусок не полезет, праздники в будни превратятся. Любовь — я не знаю, что такое, не пришлось любить, но когда доброта дома, уважение, тоска по мужу, да дети по углам не прячутся, тогда и любви не надо. Я вот, что посоветую, поговори с Митяем, он большой, толковый, по хозяйству вон как помогает, поможет и эту мысль обмозговать, только не торопи его и ничего не скрывай, как мне, так и ему расскажи.
Татьяна как-то раньше пришла с работы и видит, что вода наношена, поросята накормлены, даже закуты почищены. Увидел сынок маму , обрадовался, обнимает, сели кушать, а он все нет и нет, начинал ластиться к матери.
Татьяна спросила его, что мол тяжело тебе по хозяйству помогать, что рано ты взрослеешь, что вот бы был батя, то легче было бы. Намекнула на Фёдора, мол если он вместе будет жить, то как он на это смотрит, ведь без мужика в поле, по хозяйству со скотиной трудно, да и мужик он красивый, работящий за батю тебе будет, всегда поможет, подскажет, жизнь то с батей легче будет. Митяй не ожидал такого разговора и смотрел на мать умными, взрослыми глазами, в которых появилась слеза:
— Мама, это же тяжело было, когда я маленьким был, а теперь я большой, сильный как батя, почти косить могу. Ма, я от тебя скрыл, а мы ведь яблоки у Фёдора воровали, я, Витек убежали, а Кольку поймал Фёдор, так он велел на колени стать, а Колька не стал, так Фёдор ему в лицо плюнул, Колька потом умывался и плакал, сказал, что лучше бы он меня ударил по жопе.
Все внутри ходуном заходила у Татьяны, словно в ледяную воду её с головой окунули. Обнимала сына и причитала:
-Как можно было подумать в дом на место мужа-героя, хорошего человека, отца, привести зверя, убогого душой, труса, прости меня, сынок, это я просто, это я так тебе сказала, я знала, что нам никто не нужен, ведь мы вместе сила, да и батя с нами. Пойдём, сыночек, спать, завтра рано нам вставать, дел полно, спасибо тебе, сыночек, спасибо, ох огромное спасибо...
Автор: Наталья Артамонова
