Немцы Поволжья. Их предки поселились здесь в Екатерининские времена, царица сама Манифестом пригласила жителей густонаселенной Европы и предоставила им для освоения бескрайние просторы вдоль великой русской реки.
Жили себе немцы век, второй своей автономной республикой, с простыми россиянами пути их и не пересекались. Вот я, например, уроженка Башкирии, пока школу не закончила и за пределы своей вотчины не выбралась, живого немца в глаза-то не видела, а мои патриархальные предки тем более. Судьба немцев круто изменилась с началом Великой Отечественной войны. В кремле решили, что оставлять враждебную нацию близь линии фронта чревато. Простые граждане тоже были солидарны с правительством. Правда, простых граждан никто больно и не спрашивал.
Но факт такой имел место, я сама лично слышала от вполне уважаемых людей, что да, немцы могли поддержать своих. Теоретически я тоже могу это допустить. Но когда сопоставляешь эту вероятность с величиной той страшной трагедии, которая выпала на долю поволжских немцев, приходишь к выводу, что цена чудовищно велика. Для меня поволжские немцы не просто некая диаспора, а милые моему сердцу Затлеры, Шпрингеры, Шрейнеры, Вотчели, с которыми мы жили в одном поселке, работали в одной организации. Вот о чем мне поведала одна из них, тетя Маша Шрейнер.
Родилась она и выросла в большом селе, где жили одни лишь немцы. В этом селе бытовал непривычный для наших мест обычай: женщина после родов сорок дней не прикасалась ни к какой работе. Обихаживали ее и оказывали почтение всем селом. Каждый приносил богатое угощение, подарки. Нигде раньше об этом не читала, не слышала и фильмы не смотрела, поэтому, когда ко мне подошла тетя Маша, достала из-под вечного фартука своего сверток с подарком и поздравила меня, почти незнакомку, с новорожденным, была приятно удивлена. Это она после уже мне поведала про обычаи своего родного села. От нее же услышала рассказы о черных днях депортации.
Дали 24 часа на сборы. Из всего нажитого разрешалось брать сколько с собой унесешь. У всех в селе было большое хозяйство, справные дома, утварь. Жили там старательные работящие люди, умелые хозяева. Нажитое за полтора столетия не одним поколением несчастных переселенцев из Германии – коту под хвост. Великая Екатерина, я думаю, горько бы пожалела, если бы знала, на что своих крестников обрекает. Тетя Маша рассказывала, как они долгие сутки ехали в тесных неудобных вагонах. По дороге рождались, умирали. Покойники оставались с ними до конца пути.
Высаживали в безлюдной Казахстанской степи на заснеженных полустанках прямо в сугроб. Старики, дети, покойники … Поезд продолжал свой путь, оставляя немцев на верную гибель. Никто их не встречал, никому не было до них дела. Вот когда проявилось великодушие казахского народа. Они не могли оставить людей умирать, давали им кров, помогали похоронить близких. Сами-то в тесноте, голодные, холодные, но последним делились. На маленьком полустанке всего-то два-три, иногда и единственное саманное сооружение. Детей в казахских семьях немерено, еще чужакам давали приют.
Хотела написать, что мы, татаро-башкиры, вряд ли на такое способны, но вовремя опомнилась. В нашей Тат Ураде эвакуированных что ли не пригрели, разве раскулаченных, кого из родного дома выгоняли, добрые люди к себе не пускали? Моего дядю в трехлетнем возрасте ярые строители коммунизма босиком на снег выставили. Эбзэнкэй с кучей детей мал-мала меньше на улице не осталась, приютили их. Так что молить мне прощения, не вымолить у своих татурадинцев за черные мысли.
Видимо, это цивилизация на нас повлияла. Дома не для людей, в первую очередь, для мебели строим. А людям уж что останется после расстановки горок, канапе и тому подобной шушеры. Младшего брата-студента семья старшего на постой не возьмет, если в интерьер не впишется. А в мою бытность, в шестидесятых, брат двоюродный с женой и грудным ребенком сами комнатушку снимали, метров квадратных десять, и меня еще, абитуриентку, туда втиснули. Хорошо, экзамены завалила, иначе и дальше б меня терпели, как пить дать. Теперь у них двухэтажный особняк на троих и я очень сомневаюсь, что какой-то брат-сват или сестра там приют отыщет. Так и должно быть, скорее всего, жизнь другая, цивильная. На улице, на глазах тысяч людей человек замерзает, и никому не жаль: бомж! Брезгливо-злое, змеино-шипящее слово: «бомж». Чужак, изгой. Как в первобытные времена изгоняем из племени, пусть погибает.
А немцев вот казахи пожалели. У тети Маши девичья фамилия Затлер. Из их семьи выжили, выросли, состарились семеро братьев и сестер. В перестройку старший из братьев одним из первых среди эмигрантов переселился в Германию. Он дал себе клятву: пока всех своих не вывезу, умирать не буду. Для первых переселенцев в Германии условия отличные создавались, это потом, когда бюджет страны затрещал под бременем благотворения, проблемы стали возникать.
В самые лучшие годы не одно поколение Затлеров туда перебрались. Через год в отпуска приезжали, хотя не работали, жили на пособие. На своих машинах, с дорогими подарками. Это тогда, когда работающее население полуразвалившегося Советского Союза на похороны родителей в другую союзную республику не могло попасть, чужие люди матерей хоронили. Когда казахстанские власти нагло заявляли специалистам, в свое время приехавшим по распределению после окончания Харьковских, Ново-Черкасских ВУЗов: сюда вас никто не звал! Зачем так врать? Ненавижу!
Вот так вот, уехали Затлеры на свою историческую родину. А тетя Маша осталась. И дети ее остались. Не поехали, не захотели. Видимо, сильно они прикипели сердцем к Казахстанской земле. А земля та только с виду суровая и неприветливая. Я сама до сих пор по ней скучаю. И от души радуюсь, что в Центральном Казахстане, где мы отнюдь не худшие годы провели, жизнь налаживается. Я люблю тебя, Казахстан!
