Танька-алкашка, Танька-пьянчужка её зовут в нашем дворе. Лет ей сорок, или пятьдесят, или шестьдесят — кто знает?
С вечной вонючей папиросой в углу рта (и где она только берет папиросы?!), бутылкой в кармане безразмерного платья и страхолюдной кудлатой собачонкой у ног. Пройдет мимо, зыркнет исподлобья на приветствие, буркнет в ответ что-то между «добрый день!» и «идите на х*р».
Дружит с другой алкоголичкой из нашего дома — Наташкой. Тоже женщина без возраста, в таком же безразмерном платье, с бутылкой, с кудлатой собачкой, только без папиросы.
Работает Танька-алкашка в ларьке на базаре, хозяйственную мелочевку продает. Зарплата — часть от выручки — каждый день. Поэтому каждый день Танька, что называется, навеселе. Выводит свою собачонку на прогулку, сидит на бордюре, папиросу посасывает да смотрит вокруг осоловелыми глазами. Она да собака — вот и вся семья.
Третью неделю видим Таньку трезвой. Глазам не верим. Скорее уж йетти увидишь, чем её такой. И собака её, Дуся, какая-то усталая, язык до пола.
Спрашиваю как будто в шутку: ты чего, Дусю на работу с собой берешь? Танька закуривает вонючую папиросищу, матюкается в три этажа, сплевывает и говорит:
— Да вот Дуся чё-то не хочет дома одна быть, я за порог, а она давай выть и лаять. Приходит ко мне недавно соседка с верхнего этажа и заявляет: или, мол, усыпляй свою псину или завязывай ей пасть, чтобы она не лаяла и не мешала мне отдыхать. Я ей говорю: усыпи себя (мать-мать-мать) или завяжи себе п*ду, а на мою собаку не выступай. Так она, участкового ко мне пригнала. Он мне тоже говорит: усыпляй, Танька, псину, раз она людям мешает, или в приют отдай. А не то отберём и сами определим, куда надо.
Я ему говорю: завали е...о, мент поганый (мать-мать-мать), выбл...ов своих усыпи или отдай в детдом, вообще, с закрытым ртом ты умнее выглядишь. Он ушел, а я позвонила хозяину и говорю: я с собакой на работу ходить буду. А он говорит, да хоть с крокодилом, только вовремя приходи. Вот теперь с Дусей езжу, с утра ей воды набираю в бутылку, подстилку беру, миску с едой, она целый день со мной в ларьке сидит. Жарко ей, тесно, но не жалуется. Пытались на автобусе ездить, но на нас орут и не пускают. Я, конечно, поматюкалась на водилу, а что толку, он двери перед носом закрыл... Вот приходится на такси ездить...
Танька часто моргает глазами и продолжает:
— Вот куда я её отдам, а? Ей восемь лет! Я ее дохлой подобрала у своего ларька, хотела в мусорку выбросить, думала, труп. Несу к бакам, а она дышать начала. Пуповина свежая, слепая, лысая. Че с ней делать, думаю?
Купила в аптеке соску, у бабы Клавы молоко козье. Ну знаешь, баба Клава с первого поселка, она коз держала, пасла их в роще? Набодяжила ей с сахаром. Она сосать стала. За пазухой у меня выросла. Ссала мне в сиськи, срала туда же...
У Таньки срывается голос, она закуривает вторую папиросу и снова говорит уверенно, хрипло, со злостью:
— А они — усыпи. Да пошли они (мать-мать-мать). Вот и беру с собой, а то мало ли, отберут с участковым вместе и отдадут в приют. А она там сдохнет без меня. А я без неё. На такси, понимаешь, ездим. На жрачку еще хватает. И на квартиру тоже. Ну там на капли ее, эти, от клещей. А вот мне не хватает. Ну, для души, ты понимаешь. Не хватает теперь. На такси же ездим. В автобус не пускают. Ну да это все (мать-мать-мать). Лишь бы Дуську не отобрали...
Танька-пьянчужка, нет, Танька-человечище выплюнула папиросу и пошла к дому, за ней посеменила уставшая Дуся.
А я смаргиваю черт знает откуда взявшиеся слезы...
