В семье пили оба родителя: и мать, и отец. И по пьяному угару рожали детей. А кто запретит? Когда Светку и Геннадия лишили родительских прав, они сильно и не расстроились.
Приехали люди, забрали троих малышей — пяти, трёх и полутора лет. Светлана спокойно наблюдала за процедурой. Старшая дочка Оля плакала и просила не увозить от папы и мамы. А двое младших были спокойны и апатичны. Оказывается мать подпаивала малышей разведëнным самогоном. Чтобы побольше спали и есть часто не просили.
— Забирайте, забирайте! Подумаешь! Я ещё нарожаю! Красивше этих. — мамаша во хмелю поглаживала свой живот.
— Куда рожаешь-то! — не выдержала одна из приехавших женщин. — Не нужны ведь они тебе!
— Как это — не нужны? А жить мы на что будем? Детские совсем ни о чём конечно. Но лучше так, чем никак. — она не обращала никакого внимания на детей. Будто их и не было.
И ведь правда. Через несколько месяцев родила мальчика. Гулянки на время прекратились, соседи жаловаться перестали. Вроде остепенились. Генка даже грузчиком в поселковый магазин устроился. Только ненадолго их хватило. Сыну исполнилось два годика и начался в их доме ад.
Светка бросала ребёнка и гуляла напропалую, пока сожитель пытался удержаться на работе. Скоро у Геннадия нервы не выдержали такого предательства. Уволился. Пил и стерëг гулящую жену. Не до сына им было.
Это было вначале лета, в июне. Приехал в село цыганский табор. На поляне, у местного пруда, разбили палатки. Человек сорок. Женщин, детей много. Ходили цыганки с детьми по домам. Еду просили. Кто картошки даст, кто сала кусок, кто молока да простокваши банку.
И вот к Светлане тоже цыганка зашла. Прямо в дом. Благо собаки, как у всех, у ворот не было.
— Хозяйка, поделись продуктами. Едем издалека. Запасы закончились. Будь добренька, не поскупись. Хочешь я тебе погадаю? — вошедшая держала на руках годовалого ребёнка — пухленького, большеглазого.
— Ты в своём уме!? Чем делиться-то? — Светка пьяно, развязно хохотнула. Кивнула на сидящего на грязном, затоптанном полу сына. — А Славку мне чем прикажешь кормить?
Цыганка оторопела. Малыш был настолько слаб, что даже не мог ходить. И красив, как ангел- васильковые глаза и спутанные, длинные, льняные волосы. Не смогла она с места сойти и предложила купить мальца у матери. Повелась пьяная баба на золото. Насыпали ей цыгане за сына поллитровую банку золотых украшений — кольца, серьги, цепочки... .
А утром табора и след простыл, как-будто его и не было.
Только прогадала Светка. Золото оказалось турецким и стоило копейки.
По какой-то причине она больше не беременела. По пьяни плакала, что Бог ей детей не даёт.
Прошло двадцать семь лет.
Приехали в село цыгане.
Расположился табор на берегу старого пруда. По вечерам костры жгли, песни пели и плясали. Местная молодежь часто в гости наведывалась.
Не ходили цыгане по домам, еду не просили. Повозки были забиты продовольствием. Говорят хороший барон у табора был, хоть и молодой совсем.
Светке было только за пятьдесят, но выглядела она, как древняя старуха. Правда в запои так не уходила, как в молодые годы, здоровье не то. Двое сожителей спились, а она жива. Для чего только? Одна, как перст. Работала сторожем в сельпо, там и жила.
Шла она как-то мимо пруда и потянуло её поближе на жизнь цыганскую посмотреть. Присела у костра. Весело. Детишки бегают, резвятся. Дошёл разговор, что барон скоро дочь замуж отдаёт. Ей уже четырнадцать исполнилось. И жених достойный подобрался.
Видит Светка — выскакивает в круг цыганочка. Тоненькая, зеленоглазая, с копной русых волос. Плясала, как огонь в костре — легко, свободно, неуловимо.
Зашумел табор: «Петша, Петша!!!»Из палатки вышел барон. Высокий, статный, светловолосый, с яркими глазами, цвета василькового поля.
— Лала, дочка, дАе зовёт! — позвал он девочку.
Сердце Светки сжала в тиски вдруг нестерпимая боль. Хотела окликнуть, но не смогла. Кто она теперь им?
