Ах, как удобно было сидеть на этих упругих подушках! Как плавно, приятно покачивало! Сердце замирало от непривычного стремительного бега. «Волга»! Денег, наверно, больших стоит!..
Старуха сидела одна сзади и видела все: и машины, и деревья, и дорогу, летящую навстречу. И сына. Будто врос в сиденье. Впереди аккурат перед ней... И невестку. За рулем — будто за швейной машинкой...
Алексей поглядывал по сторонам. Когда Зоя, обгоняя на подъеме, выводила «Волгу» на встречную полосу, слышен был его спокойный бас:
— Осторожней. Выскочит из-за бугра встречная — врежемся.
Зоя, будто не слышала его, шла на обгон, не раздумывая. Однажды, когда они обходили три самосвала, ползущих друг за другом почти впритык, впереди возникла над асфальтом кабина встречной машины, Зоя растерялась заметно. Подалась всем телом к рулю и глянула округленными в страхе глазами на мужа.
— Вперед-вперед, — спокойно пробасил Алексей, и Зоя резко прибавила скорость и обошла самосвалы, прежде чем вырос из-за горушки, накатился и проскочил мимо старенький «запорожец».
— Реакции маловато, — сказал Алексей. — Осторожней надо.
— Отстань! — беззлобно отмахнулась Зоя. — Неплохо вписались, как по компасу.
Старуха, которой в эти сдавленные секунды показалось, что авария неминуема, и которая напряглась, сжалась и, в ожидании удара, уцепилась руками за сиденье, теперь облегченно перевела дыхание и потихоньку, чтобы не приметили сын и невестка, перекрестилась.
Машина долго бежала по асфальту, а потом свернула на проселок. Проехали три небольших деревеньки. А вот и село, где живет Надя, сестра Алексея, а вот и дом сестры. Первым выбрался из машины Алексей. Он слегка толкнул дверцу машины, она плотно захлопнулась с легким щелчком, и он подумал с горделивой горечью, что никто и никогда не мечтал в их семье заиметь такую красавицу. «Увидел бы отец... Эх!..»
Тут он вспомнил о матери. Вспомнил, что она дожила до этого дня и рада за своих детей, выросших, выучившихся, больших и красивых. Рада, что увидит сейчас дочь и что приехала к дочери на этой длинной роскошной машине...
Мать открыла с трудом заднюю дверцу, кряхтя, выбиралась из «Волги», и Алексей почувствовал, как нежная жалость к матери заполняет его.
Зоя все еще сидела за рулем, протирала бархоткой приборную панель, выглянула, крикнула:
— Эй! Есть тут кто живой?!
На крылечко из дома выскочили две девчушки, уставились на машину, на яркую рубашку Алексея, на яркие косынки...
Алексей узнал племянниц, засмеялся, и те кинулись назад, в дом. Вошел в дом и Алексей, за ним вошли старуха и Зоя.
На кухне за грязным столом сидел Василий, ел яичницу из большой чугунной сковороды. Тут же стояла бутылка из-под портвейна — на донышке еще желтело вино. Гудели мухи, в бутылку деловито лезла оса. Василий давно не брился, зарос, был в рваном пиджаке и в грязных штанах, и руки у него были грязные, а волосы свисали с головы влажными потными сосульками. Увидев гостей, он неуклюже привстал. Оторопело мигал, ухмылялся — виноватый и жалкий.
— Стадо кинул... Перекусить заскочил... Разбредутся — не соберешь потом...
Алексей похлопал его по спине, пожал крепко руку, бас его рокотнул:
— Что ж — работа...
Зоя фыркнула. Вместо приветствия крикнула:
— Чучело! Хоть бы побрился! — Вильнула задом, хлопнула дверью. Из-за перегородок послышался ее крик:
— Грязью позарастали! Тут у вас, наверно, тараканы! Клопы! На помойке чище!
Грязь в доме и беспорядок поразили и Алексея.
Прибежали еще две его племянницы. Постарше. Зоя накинулась и на них.
— Бесстыжие! За парнями уже, наверно, бегаете, а в доме свалка! Грязнули! Свиньи! Не стыдно разве?!
Уставшую за дорогу старуху усадили на скамейку под желтыми цветами. Василию Зоя сказала, что не желает больше видеть его таким, а девчонкам пригрозила, что в дом не вернется, пока они оттуда не вывезут грязь, и не приберут кровати, и не вылижут полы. Наговорила она им много обидного.
Прихватив мыло и полотенца, они с Алексеем прошли через улицу в сад. Полюбовались темными от ягод кустами вишен, яблонями, спустились к пруду. Разделись донага за кустами ивняка и стали купаться, наслаждаясь теплой прозрачной водой и брезгливо вскрикивая, когда ноги глубоко увязали в податливом илистом дне.
Уже растирались махровыми полотенцами, уже одевались, когда прибежала Надя. Грузная, быстрая в движениях, кинулась обнимать брата, целовать невестку, счастливо хохотала, содомила на всю округу.
— Мимо деревни проехала, да Витька-шофер толкнул в бок: мол, гляди-ка, Павловна, «Волга» у твово крыльца. Что, за пропасть, думаю? Из райкома, что ли? А то ж ты, мой братик! Мой родный!
И опять тискала его полуголого, опять хохотала, кричала так, что слышно было, наверно, за огородами, в деревне,
— Ну, спасибо! Заехали! Ну, спасибо! Девок моих всполошили! Моют в избе, скребут!
— В дом не пойдем, пока не приберут, — сказала Зоя. — Такие кобылы повыросли, а в доме грязища — стыд!
Надя опустила голову, глубоко вздохнула.
— Ах! Не до того нам с Василием, некогда, а им — говори не говори...
С минуту постояла, нахмурившись, думая о чем-то своем, и махнула рукой.
— Ах! — Опять глядела на гостей веселыми глазами. — Ну, ладно! Ладно! Шофер ждет. В Круглово ехала. Телок объелся — вскрыть надо. Я мигом! Ждите. Мигом!
И побежала вперевалку, трусцой, через огород, через сад, к дому, где урчал двигатель грузовика.
Теперь в доме было чисто. Пахло вымытыми полами. На столе, в стеклянной вазе, стоял букет тех самых цветов, что полыхали желтым огнем в палисаднике.
Василий сидел выбритый, с мокрыми прилизанными волосами, в черных новых штанах и белой нейлоновой рубашке. Молча слушал других и похохатывал, уже хмельной слегка от выпитого ранее портвейна, в ожидании новой выпивки.
Стол был уставлен закусками, а Зоя с Надей и племянницы все хлопотали, все несли и несли новые и новые тарелки с едой. Перед тем Василий притащил из погреба полведра капусты и соленых огурцов.
Надя, вернувшись после вскрытия телка, приволокла в полиэтиленовом мешке целый задок и теплую, еще парную требуху. Все это уже успели нашпиговать чесноком, приправить луком, и перцем, и лавровым листом, сварить и обжарить и выставляли теперь на стол, исходящее духом, шипящее, дымное. Усаживались уже сами, когда Зоя подхватилась.
— А селедка! Селедка где?! Забыли!
Селедку она принесла на мелкой тарелке, нарезанную узкими дольками, обильно политую подсолнечным маслом и уксусом, усыпанную колечками репчатого лука.
Разлили водку, с веселым гомоном подняли стопки.
— Ну, за встречу!..
— Поехали!..
— Ах!..
— Первая колом —вторая соколом!..
Потянулись вилками к закуске.
— Э-э! — вскричала вдруг Надя. — Это вы чего?! Хозяева пьют, а гости чванятся! Вы что это?!
Алексей, уставившись на стопку, держал ее на весу, и рука его подрагивала, и водка в стопке колыхалась. Зоя тоже еще не выпила, глядела на Алексея.
— Это вы что? — забеспокоилась Надя. — Не так чего?!
— Нет, — сказала Зоя. — Это мы... Вспомнилось кое что... Выпьем, Алеша...
— За Бориса, — сказал Алексей, поднося ко рту стопку.
— Нет!
Зоя резко дернулась к Алексею, расплескала водку. Водка потекла по ее руке.
— Нет! Довольно! Пили уже! Пили, и хватит! Было, и нет! Кончено! За встречу давай! За встречу.
Алексей, не глядя ни на кого, хмуро выпил, полез в карман за сигаретами. Вытряхнул одну из пачки, подцепил губами.
— Опять за курево! — Зоя опустила стопку на стол. — Опять. Нельзя так часто! Понимаешь или не понимаешь?
Алексей закурил.
— Понимаю, — сказал он, затягиваясь. — Все понимаю.
— Ну и не дыми каждую минуту! Не дыми! Не играй на нервах!
Да это что вы? — улыбаясь и поворачиваясь всем тучным телом то к Зое, то к брату, спрашивала Надя. — Вы что?! Встретились, выпили, закурили… Зоя оборвала ее.
— В день по три пачки высасывает! В час сигарета — норма! И скандалов не будет!
Алексей молча дымил, сигарета стремительно чернела с конца, превращаясь в пепел.
Надя захохотала.
— Ха! То ж жизнь! Что с таким бугаем станется с сигареты? Мужик здоровый!..
Спина Алексея гулко отозвалась под ударом ее кулака.
— Жизнь-жизнь! — сказала Зоя. — А что такое жизнь? Что ты о ней знаешь?! Ни черта не знаешь!..
Надя нахмурилась, вздохнула, подумала о чем-то своем.
— Может, я ни черта не знаю, но и так нельзя — выкурит мужик цигарку — из-за этого хай! — Она обняла Алексея и Зою. — Милые ж вы мои, нельзя ж так! Нельзя!
Кто-то из племянниц пододвинул к Алексею пепельницу, он растер в пепельнице окурок.
— Ладно. Ну, ладно. Выпьем по второй. Теперь за встречу.
Сидели, говорили. О жизни в деревне. Старуха сидела молча. Грустно усмехалась, вздыхала, вспоминая, видно, другие застолья, другие разговоры и другие песни голосистых баб и мужиков. И то, как гости съезжались к ней в дом. Только к ней. И сыны. И дочки. С женами, с мужьями. С внуками. Шумный, желанный был дом, пока жив был хозяин... А теперь она не хозяйка. Продала дом. Гостюет в разных местах. То у сынов, то у дочек. Поживет-поживет у одного, поедет к другому. Хорошо живет. Не обижают. А все кажется, будто никому не нужна, будто лишняя везде...
Грех думать так. Грех, грех...
Улучив минуту, Василий тронул Алексея за руку.
— Машина-то денег, наверно, стоит?
— Дорогая, черт, — сказал Алексей. — И не мечтал, а вот — купил.
— А не секрет, отвалил сколько?
Много. — Алексей поморщился, вытряхнул из пачки новую сигарету, закурил, — Девять тысяч. Девять с лишним.
— Эх-ма! — Василий в изумлении глядел на Алексея. — Девять тысяч! С лишним! Эх-ма!
Зоя только сейчас заметила, что Алексей опять закурил, уставилась на него.
— Брось дымить. Брось! На нервах играешь? Играешь?! Возьму да сигареты все, все папиросы сожгу!
Алексей продолжал курить.
— Спокойней, Зоя, спокойней.
А Василий все еще осмысливал услышанное.
— Девять тысяч! Эх-ма!
Надя обняла Алексея и Зою. Придавила их к своим тяжелым грудям.
— Ах, родные вы мои! Приехали все ж! Заждалась я вас! Где им, думаю, до меня? Они вон где, а я тут! В навозе закопалась. В доме грязь? А когда приглядеть за домом? Весь скот на мне. Тысячи голов, а отвечаешь за каждую. Ягненок сдохнет, и того вскрыть надо, акт составить. Василия вот в пастухи загнала...
Выпили еще по одной. Переговариваясь, закусывали. Алексей налегал на соленые огурцы и квашеную капусту. Хвалил.
— Ну, а скорость у машины какая? — спросил Василий. — Хорошая?
— Ничего, — сказал Алексей.
— Ну, а все ж?
— На шоссе — сто двадцать, сто сорок.
— О-о! — Помолчав, прикинув что-то в уме, Василий снова спросил: — А супротив самолета мала все ж скорость?
Алексей задумался, не ответил.
Василий глядел с серьезным, заинтересованным видом.
— У самолета тыща километров с гаком в час, наверно?
— Отстань! — сердито глядя на Василия, сказала Зоя. — Прицепился: самолет, самолет! Что тебе самолет тот!
Алексей сказал:
— Скорости у самолетов разные. И две тысячи, и три...
— Э-э-э! — Василий даже присвистнул. — Как же тут при таких скоростях? Тут... Не успеешь моргнуть тут...
— В небе скорости не заметны — ни столбов, ни деревьев, — сказал Алексей. — Ощущение только. Чувствуешь, как идешь.
— Отстань от него! Отстань! — рассердилась Зоя. — Все там есть в небе! Все! И деревья, и столбы, и земля... А земли всего больше!.. Чего только там нет в этом небе!
— Да-да, чего только нет, — задумчиво сказал Алексей. — Все есть. Эх, Василий! Алексей вытряхнул из пачки новую сигарету, Зоя, привстав, дотянулась, вырвала у него сигарету, смяла.
Он вытянул другую и, уклонившись от Зои, закурил.
— Вечно так! Вечно! Лишь бы назло!
— Спокойней, Зоя, спокойней, сказал Алексей, затягиваясь особенно глубоко.
Племянницы глядели на Алексея с обожанием. Живого летчика, сверхзвуковика, видели впервые. Да на такой машине приехал! Уж давно слышно было, что возле машины собрались деревенские ребятишки.
— А на «Волге» прокатимся? — осмелев, спросила самая старшая из них — Нина.
Алексей улыбнулся ей.
— А вот допьем и прокатимся.
— Я тебе прокачусь, — поворачиваясь к нему, сказала Зоя. — Я тебе прокачусь! Думал за руль садиться — пить не надо было.
— Много ли я пил, — невозмутимо отозвался Алексей. — По проселку проедем. Осторожно.
— Совсем не надо было пить. Ни пить, ни курить не надо было.
Надя, громко смеясь, облапила Зою.
— Милая ты моя! Чего ты от мужика хочешь? Ни выпить, ни закурить — это ж разве жизнь?
— Опять то же самое! — недовольно сказала Зоя. — Жизнь-жизнь! Говорить умеем да самих себя любим, а до других никогда дела нет.
— Зоя! — удивилась Надя. — Ты что, Зоя?
— А ничего. Дружок Алеши, Борис, жить любил! Последний раз шел к самолету, шлемофоном размахивал, песни орал...
— ... Оставил Римме троих... Живи одна с ними, живи, как хочешь!..
— Разве он хотел этого? — спросил Алексей, Зоя сердито взглянула на него.
— А Римма хотела? Любила его. Любила! А он одну ее оставил. У вас с ним все просто было: живи, пока живется, летай, пока летается.
Алексей упрямо пригнул голову.
— Когда замуж идут за летчиков, знают, на что решаются.
Зоя, которая собиралась еще что-то говорить, доказывать что-то, вдруг засмеялась. Спросила тихо:
— Кто знает?.. Девчонки, которые влюбляются?.. Летчик — красиво, вот и влюбляются, и замуж выскакивают.
— Выскакивают, а потом жалеют.
— Дурак. — Зоя передернула плечами. — И по свету мотались, и жили неустроенно: ни квартиры постоянной, ни мебели, ни посуды...
— Чего ж упрекать — хорошо жили, — сказал Алексей.
— Хорошо!
Алексей усмехнулся.
— А говоришь, не упрекала.
— Не упрекала. И теперь не упрекаю. — Зоя тряхнула головой — крашеные волосы свисли ей на лоб, закрыли глаза. Она откинула их рукой. — А ведь ты не замечал, что на полу спим, что едим из кастрюль.
— И Борис такой же был, — проговорила наконец Зоя. — Тоже такой...
Алексей отвернулся, уставился на стоящую перед ним полную стопку.
— Да что с Борисом вашим? — спросила Надя. — Он кто такой?
— Друг наш, — ответила Зоя. — Нет его больше...
— Ну ладно, — сказал Алексей. — Выпьем еще.
— Нет. — Зоя отставила в сторону его стопку. — Не надо... Прошу тебя, не надо!
Надя, смеясь, обняла Зою.
— Что уж ты?! Пьяный он или что? В гостях, чай.
— Нет-нет, — сказала Зоя. — Не будет он пить больше. Не надо.
— Тю! — Надя потрясла своей сильной рукой Зою. — Не виделись, почитай, лет десять, как тут не выпить? Мы ж не стаканами, по стопочке. Посидим, песни споем. Хорошо, дружно.
Зоя высвободилась из объятий.
— Нет! Я сказала: нет!
— Ну, конечно, чего с нами пить? — обижаясь, проговорила Надя. — Ведь мы...
— Дура! — Зоя глядела на нее круглыми, злыми глазами. — Ничего-то не понимаешь ты! Ничего!
— Спасибо, спасибо... — Надя совсем разобиделась.
Алексей поднялся, взял стопку, ни говоря ни слова, выпил и опять сел.
Зоя вскинулась вся.
— Ты мужик или кто?! Размазня! Тоскуешь о небе своем! О небе, о небе! Да пропади оно пропадом!
Алексей сидел прямой и спокойный, невозмутимый на вид, но взгляд его был неподвижен и мрачен.
А Зоя шумела:
— Ты эгоист! Эгоист! Ты всегда жил, как хотел! Собой рисковал, ни обо мне, ни о дочке не думал! Для себя жил! Для себя! А мы тебе кто? Мы кто тебе?!
Алексей оторвал наконец от стола взгляд.
— Успокойся, Зоя. Успокойся.
Зоя сорвала с шеи косынку, скомкала.
Надя растерялась от этого крика, забыла обиду свою и поднялась с места.
— Милые ж вы мои! Гостюшки дорогие! Зоя! Братик родный! Разве можно так болеть за прошлое?! Было — ну, было, погоревали — и будет. И не затрагивайте больше Бориса того. Жалко, а что сделаешь? Со всяким беда стрястись может... Ты, Алексей, сам летай за двоих теперь! Летай на здоровье!..
— Отстань! — оборвала ее Зоя. — Присоветовала! Нечего сказать — присоветовала! Нельзя ему! Понимаешь, нельзя! Даже пить! Даже курить!
— Лишнее говоришь, совсем лишнее, — сказал Алексей и тяжело поднялся. — По кускам собирали, сшивали, залечивали — летал!
— Не то, совсем не то теперь! — закричала Зоя.
Алексею вдруг изменила его постоянная выдержка.
Все видели, как дрогнуло его лицо, как побелели его скулы. Мать, которая знала, что служба у Алексея опасная, и тосковала, и болела по нему душой больше, теперь испугалась, что беда сыну ее, невестке грозит здесь, сейчас, и затряслась вся, и потянулась к Алексею, чтобы унять его, остановить...
Но Алексей уже овладел собой. С трудом разжал губы, сказал тихо:
— Ну, довольно. Довольно, Зоя.
Надя, не зная, чем унять неожиданный этот скандал, топталась возле Зои.
— Миленькая моя! Зоя! Угомонись ты! Может, я не так что сказала — прости!
— Отстань! — огрызнулась Зоя. — Не знаешь ни черта, а лезешь! «Летай на здоровье!», а ему нельзя. Нельзя, понимаешь! С летной списывают его, комиссуют, подчистую!..
— Отлетал, сестричка. Ухожу на пенсию.
За столом наступила тишина. Совсем уже хмельной, давно молчавший Василий вдруг нарушил тишину. Он тоненько засмеялся.
— На пенсию?.. А не рановато?
Зоя рванулась к нему.
— А знаешь, какой у него стаж?! Знаешь?!
Василий опять засмеялся. Еле ворочая языком, проговорил:
— Да Лешка-то молодой, до пенсии еще трубить да трубить.
Глаза у Зои опять сделались круглые и злые.
— Он не овец пас!..
— Дошло?! Дошло?! — выкрикнула Зоя. — Ты на себя погляди! Погляди! У тебя на голове есть хоть один седой волосок?!
Глядеть на Василия никто не стал. Василий — красный от загара и выпивки, с зализанными темными волосами — сидел пристыженный, но крепкий и явно здоровый. Все исподтишка стали поглядывать на Алексея. Лицом он тоже был загорелый, но в буйных волосах его густо проглядывала седина.
— Ну, довольно! — сказал он. — И на земле жить можно. Работа найдется. Подыщем подходящую, сестричка?
Надя обхватила его обеими руками, прижала к себе.
— Верно, Лешка, приезжай к нам. В деревне всегда есть работа. Всегда. Мы с тобой…
Алексей молча кивал Василию, но не понимал, о чем тот говорит.
Зоя снова выхватила из-под его руки наполненную Василием стопку.
— Нет! Не надо, Алеша... Не надо. И обманывать себя незачем... Нельзя тебе!..
Алексей скомкал в кулаке пачку с сигаретами. Спросил сипло:
— Чего еще нельзя?
— И пить нельзя, и курить нельзя, — сказала Зоя и вдруг по лицу ее пошли красные пятна, и она закричала: — А с меня всего хватит! Хватит! Летал — ждала! Разбивался— ждала! Долечивала! Опять летал — опять ждала! Теперь хватит с меня! Хватит!
Алексей бросил на стол измятую пачку с сигаретами. Зоя круто повернулась к нему, опрокинула стопку с водкой.
— Ты эгоист! Ты о себе только думаешь! Тебе бы только летать! Летать, летать, летать! Что потом будет, тебе все равно! А дочке, а мне ты живой нужен! Уж разбивался— хватит! Хватит! Ты нам живой нужен!
Старуха с ужасом слушала Зою, и глядела, глядела во все глаза на сына, и видела те давнишние, возникшие много лет назад на лице его, так и не объясненные до этого дня шрамы, и только теперь понимала их значение и холодела запоздалым страхом за неведомое ей прошлое сына.
— Довольно, Зоя — резко сказал Алексей. — Довольно!
— Нет, не довольно!.. И тридцати лет не было — поседела... Крашусь! Из-за тебя, из-за тебя все — с меня хватит!.. Куришь, пьешь — себя испытываешь — мол, все могу, а у тебя инфаркт был, инфаркт!..
Алексей рывком поднялся и пошел к двери. Мельком взглянул на племянниц, те поняли его, вскочили, кинулись вон. Василий, который уже плохо соображал, о чем идет за столом речь, глядел с неприязнью на Зою и жалел, что Алексей простил ей скандал, не задал трепку.
Надя, расстроенная, убитая неожиданным таким скандалом, глядела растерянно то на Зою, то на стол, полный вина и закусок.
Старуха совсем сгорбилась, всхлипывала и покачивалась. Надя придвинулась к ней. Поцеловала мокрым ртом в седую голову, обняла, и они вместе, сдерживаясь, тихо заплакали.
Василий налил себе водки. Гулькая, выпил. Утерся ладонью. Покосился на Зою, процедил сквозь зубы:
— Стерва! И мы с бабой могли бы из-за всего цапаться...
С грохотом отодвинул табуретку и вышел.
Один он видел, как открывал Алексей дверцы машины, как усаживал впереди племянниц и как, толкаясь, набивались на заднее сидение столпившиеся у машины ребятишки.
Один Василий видел, как, дрогнув, беззвучно завелась машина, и тронулась с места, и — длинная, картинно красивая, — покачиваясь всем корпусом, покатилась по зеленой мураве, поплыла плавно вдоль деревни под пристальными взглядами немощных стариков и старух, давно судачивших о приезжих, о богатых, и важных, о счастливых людях, гостивших у соседей.
