Слезы путались в лабиринтах морщин, но стекали ровнёхонько с левого уголка рта бабы Тани, капая на иссохшую грудь. Лицо старухи было запрокинуто к небу, а сама она полулежала на широкой лавке, облокотившись спиной на сруб дома.
Сколько вёсен миновало в её жизни, отличавшихся спелостью снегов и птичьими разговорами, колкостью ветров и глубиной луж в полях, но всегда приходил один единственный день, в который баба Таня безошибочно узнавала последнюю весну своей жизни.
Именно так — не считала она жизнью те десятки лет, что провела приживалкой в доме Нюрки Безголосихи, ненавидя её и благодаря одновременно.
Баба Таня смотрела через влагу слёз на ватные облака, текущие по бездонному голубому небу, и вспоминала, как шуршал сенник прошлогодними травами, когда рядом с ней прилёг тот, с кем их уже обвенчала молва. Как опасно скрипели половицы сарая под удалявшейся мужской поступью, когда Таня исходила дрожью под стёганым покрывалом.
И неведомы были ей самой истоки той дрожи — в удовольствии ли принадлежать мужчине душой и телом или в страхе преступления запретной черты, которой так часто оговаривала её бабушка Маня: «Ой, девка, смотри! В подоле принесёшь, на порог не пущу!»
И не то, что не пустила, а однажды, увидав в окно, как сладко целуется внучка с бечевинским Федькой у калитки, навовсе выселила её на жильё в чужую семью — без всяких церемоний в тот же вечер привезла Таню в Федин дом, скинула с телеги два огромных мешка с приданым и, распорядившись о свадьбе по осени, велела на прощанье новоиспечённым сватам держать девку в строгости.
Мать Феди не взлюбила нежданную невестку, но видя, что сыну она люба, стерпела. И может быть, прижились бы они, и свадьбу бы сыграли, да распроклятая война распорола жизнь надвое.
Федю призвали, и знатьё бы Тане, что она уже беременна, сыграли бы свадьбу раньше намеченного. А так осталась она с пузом в чужом ещё дому никому ненужная...
***
Баба Таня вздрогнула, почувствовав, что рядом с ней присела на скамейку тихая Нюра. Десятки лет они живут бок о бок, особо не ведая, что на душе друг у друга. И за эти годы в укладе их быта изменилось лишь то, что Нюра, по старости лет переставшая работать на ферме, заполняла теперь пустоту времени домашними делами: без удержу копала, полола, косила, а по зиме вязала рукавицы и носки, продавая их осенью на городском базаре вместе с излишками урожая.
В такие дни, когда нагруженная «товаром» Нюра на автобусе уезжала в город, баба Таня только и понимала, как она зависима от этой обреченной на молчание женщины, спасшей жизнь ей и её дочери...
***
Манька полоскала внучку на всю деревню, не выпуская из потаскух и заставляя возвращаться туда, где нагуляла брюхо. Соседи с любопытсвом выглядывали из-за шторок, а уже вечером на завалинках и у колодцев искренне переживали — кто за бабку, кто за внучку, не зная, впрочем, главного — вернулась ли Таня в семью Федора?
Но хватившей позора от строгой бабки Тане некуда было возвращаться. Свекровка растрепала по деревне, будто бы и не Федин этот ребенок, иначе чего бы бабка эдак шустро ухватилась за их сына, который раз и проводил-то девку до дома. И как ни возражали ей бабы, дескать, с зимы Федя по разнарядкам ездит в Заречье и, слухи ходят, Манькина внучка не зря в клуб зачастила, видели люди, как Федя ее частенько провожал, свекровь одним утром собрала в узлы приданое и велела мужу отвезти неугодную невестку домой.
Вечерело, накрапывал унылый октябрьский дождик, Таня в отчаянии бродила по задам деревни, не понимая, что делать? Оказалось вдруг, что, кроме Феди, никому она и не нужна. А Федя... А что Федя? Воюет. До неё ли и ему теперь?..
Насилу распутав мокрый от дождя узел, Таня вытащила прохудившуюся дощечку, служившую ребятне качелью, завязала петлю и просунула в неё голову.
Девушка стояла на самых цыпочках, раздумывая последние секунды, потом, решившись, резко поджала ноги...
Очнулась она от того, что кто-то больно колотил по щекам и тряс её за плечи. Таня открыла глаза и увидела полный ужаса взгляд Нюры. Гнилая верёвка старой качели не выдержала девичьего веса и оборвалась, но с той поры Таня обезножила.
***
Может и могли бы врачи помочь, но девушку забрала к себе нашедшая её под берёзой Нюра, и долгое время все в деревне думали, что Танька вернулась в Бечевинку. Нюра слышала на ферме отголоски сплетен, и выхаживала Таню, как могла.
Перегорели её чувства к Феде, и избрав одиночество, Нюра жалела Таню, искренне желая им с Фёдором счастья, поэтому, когда у той родилась дочь, Нюра ни минуты не думая, продолжила заботиться и о ней.
Бабка не раз приходила и упросом просила внучку вернуться, но Таня ни в какую не соглашалась, принимая, правда, помощь, но только ради дочки и Нюры, которой они были в обузу.
***
Старухи сидели на скамейке под весенним солнцем и, кажется, думали сейчас об одном. О том дне, когда бабка Тани принесла в их дом весть о том, что вернулся с фронта Фёдор.
Но ни одна из них так и не видела его с той поры ни разу. Слухи доносили, что женился, взял бабу с двумя ребятишками и уехал в город. Своих детишек не нажил, а знал ли, что в доме Нюры Безголосихи живёт его Таня и дочь Анюта — кто же скажет? Может не верил, наслушавшись матери, а может и верил, да не желал себя связывать с инвалидкой.
— А хорошо мы живём, Нюра. — спокойно сказала баба Таня. Нюра кивнула, соглашаясь. — Послезавтра Славик с Анюткой приедут, внучат привезут, будет тебе подмога, отдохнёшь. Маешься со мной всю-то жизнь...
Нюра улыбнулась, подавая костыли, и махнув рукой, мол, не говори глупостей, помогла бабе Тане подняться и тихонько повела её в дом, обедать...
Автор: РеальнаяИстория
