Правильная бабушка!

И не сказать, что бабка Настасья была такой уж шибко набожной, нет.

Но иконы в красном углу стояли, сколько я себя помню.

Там же постоянно горела маленькая синяя лампадка. Я любил смотреть на неё в сумерках, перед сном.

А мать ни в какого бога не верила, а наоборот. В девках имела весёлый задорный характер, была передовой колхозницей, комсомолкой, ударницей, и бригадиром комсомольско-молодежной бригады.

Через это у них с бабкой организовался затяжной конфликт. Мать требовала убрать иконы с глаз долой. Бабка была категорически против. Мать проводила с ней агитационную работу. Стыдила, пугала партией, правительством, лично товарищем Сталиным, и даже один раз пыталась фальшиво и неудачно заплакать. Бабка за веру стояла твёрдо. Периодически то одна то другая пытались привлечь на свою сторону деда. Бесполезно. Дед как Швейцария, сохранял нейтралитет. Только посмеивался в усы. На самом деле ему было абсолютно пофиг. Ему вообще всё было пофиг, кроме лошадей, бани по субботам, да осколка в правом боку, который ныл к непогоде и мешал ездить верхом.

И так бы эта бабья война и тянулась до бесконечности, если бы не одно роковое событие.

На очередном комсомольском отчетно-перевыборном собрании мать избрали секретарём комсомольской организации колхоза.

Тут ситуация совсем уж получалась некстати. Что б у комсомолки, бригадира, секретаря, в доме

иконостас? Да это ж курам на смех!

И мать поставила вопрос ребром.

Дело дошло до скандала.

— Да мне из-за тебя людям в глаза глядеть стыдно! — кричала мать.

— А мне из-за тебя — нет. — спокойно парировала бабка.

И тогда мать в сердцах брякнула.

— Ах так?! Я твои иконы ночью возьму, и спалю к чертовой матери!

— Токо попробуй! — взвилась бабка, и погрозила дочери костылём.

— А вот посмотришь завтра! — крикнула та, и хлопнув дверью поскакала заниматься своей комсомольско-молодежной ерундой.


Дело было к вечеру. Бабка осталась дома одна. Дед торчал на конюшне, мог прийти заполночь, а то и совсем не прийти.

Бабка обиходила скотину, и стала собираться ко сну. На душе было неспокойно. Зная вздорный и упрямый характер дочери, она не сомневалась, что та и вправду может ночью сунуть иконы в печь. И бабка решила отстаивать свободу совести и вероисповедания до конца. Шансы у одноногого инвалида против шустрой молодой девки были никакие. Это бабка понимала. Тогда она открыла сундук и достала дедово ружьё. Там же нашла два снаряженных солью патрона.

Погасила свет, и устроилась в углу на диванчике. Акурат напротив иконостаса.

Брехала где-то собака, вдалеке за околицей смеялись девки и играла гармонь, уютно мерцал огонёк лампады, бабка прикрыла глаза...

Очнулась она оттого, что свет лампады метался по комнате. Кто-то стоял на табуретке, снимая иконы. Одну, вторую...

Бабка перекрестилась на задницу, которая загораживала ей святые лики, подняла ружьё, сказала «Прости мя, Господи!», и не целясь, навскидку, шарахнула с двух стволов. Впрочем, расстояние было такое, что промахнуться она не могла.

— Уйёоооо!!! — нечеловеческим голосом заорал дед, бросил иконы, и схватился за задницу.
Бабка выронила ружьё и упала в обморок.

Вечером дед выпил с мужиками по маленькой, и совсем уж было собрался заночевать в конюшне, но желание закрепить результат стопочкой-другой перебороло лень. Он собрался и пошел домой. Заначку дед держал в самом на его взгляд надёжном и остроумном месте. За иконами. А что? С одной стороны — никто не полезет, с другой — всегда под рукой. Ну откуда ему было знать, что именно на сегодня его бабы назначат генеральное сражение в своей затяжной идеологической войне. Да ещё с применением огнестрельного оружия.

Дед сидел голой задницей в тазике с водой, тихонько подвывал, и периодически анестезировал себя внутрь оказавшейся весьма кстати заначкой. Сделав добрый глоток, он затягивал, стараясь перекричать боль.

— ...В тёооомную нооочь Ты любимая знаю не спиииишь И у детской кроватки... С ружжоооом!!! Ты меня поджидаиииишшш!

Он был уже изрядно пьян, дед. Речь его становилась несвязной. Он делал очередной глоток, смахивал набежавшую слезу, и затягивал снова.

— Я шол к тебе четыре го-о-ода, я три держа... Три! Три войны! Белые меня хотели убить... Фашысты... Ты хоть знаешь скоко меня фашыстов хотело убить? Мильён!!! Мильён фашыстов меня хотело убить! Меня! И хуй! Хуя им! А родная жена бац — и... Да куда! Прямо в ёптвоюмать! Я завтра помру, что люди скажут? Напишут — тут покоится Грегорей! Красный командир! Орденоносец! Герой войны! Убитый своёй бабой из свово ружжа в свою жо...ооойййййййй какой позор!

— Да помолчи ты, герой-орденоносец! — махала на него тряпкой проходившая мимо бабка. — Ишь чево удумал?! Бутылку за иконы прятать! Вот Господь-то тебя и наказал!

— Он в двадцать девятом! Уййй!..В двадцать девятом он меня наказал! В двадцать девятом! Когда я тебя дуру в жены взял! Тёоооомнааая нооочь, тоолько пуули...

Больше на бабкины иконы никто не покушался.

А где-то наверное через год после её смерти мать потушила лампадку, достала иконы, и убрала их в сундук.

— Зачем она иконы убрала? — спросил я вечером у отца.

Вот тогда он и рассказал мне эту печальную историю...

Автор: Ракетчик

Жми «Нравится» и получай только лучшие посты в Facebook ↓

Загрузка...