У нас с братом разные папы. Где отец Димы — неизвестно. Моего не стало, когда Димка был в армии.
Отдав долг Родине, Дима вернулся домой с невестой. К нам с мамой домой: двухкомнатная квартира раньше принадлежала папе, мы получили её в наследство, каждая по комнате.
У мамы до брака жилья не было: они с бабушкой и дедушкой жили в деревянном доме, когда дедушки не стало, дом начал сыпаться без мужской руки. В итоге бабушка перебралась к старшей дочери, через некоторое время продав участок, а мама стала снимать жильё. Потом она познакомилась с отцом Димы, какое-то время жила у него, затем вышла замуж за моего папу.
Первую ночь Дима и его Валя спали на кухне на диванчике, который мама приготовила к Димкиному возвращению. Всё-таки, когда мы с ним жили в одной комнате до армии, то были подростками, а в шестнадцать лет делить одно замкнутое пространство с уже взрослым братом — как-то не очень удобно.
Мама планировала, что Дима устроится на работу и съедет в течение двух-трёх месяцев. Появление невесты и перспектива совместного проживания ещё и с ней изначально никого из нас не обрадовали.
Через пару недель они нашли работу. Мама начала прикидывать варианты ремонта на кухне, планируемого сразу после переезда «кухонных оккупантов». Вот только никуда они не съехали — Валя забеременела.
Я не хотела уступать свою комнату. Мне, в том возрасте, было наплевать на ребёнка, который должен был родиться. Я хотела иметь возможность пригласить подружек, посекретничать с ними, покривляться перед зеркалом с расчёской в роли микрофона... Делать всё это в своей комнате, ни с кем не делясь территорией. Привыкла к одиночеству и личному пространству, пока брат был в армии.
Они продавили меня втроём. Мама, которой было жалко выгонять на улицу беременную Валю, сама Валя, рыдающая горькими слезами, и Дима. Дима так вообще предложил мне выбор: или я с вещами переселяюсь к маме, или буду жить с ним и Валей, а когда ребёнок родится, то мне придётся просыпаться по ночам.
Мама обещала, что это не надолго, а всего на несколько лет, пока Дима нормально не встанет на ноги и не заберёт свою семью в отдельное жильё. В итоге я слушала мамин храп каждую ночь на протяжении пяти лет.
Племянник пошёл в садик. Мама отказалась делать им с Валей регистрацию, зато соседка решила подзаработать и оформила временную за деньги.
Насколько нагло вёл себя Дима, настолько же скромно вела себя Валя. Она делала всё по дому, тайком от Димы давала маме деньги, чтобы заплатить за воду и электричество или купить продуктов. Она просила прощения за его поведение, когда Дима приходил домой не в настроении или после посиделок с коллегами. Иногда он был в хорошем настроении, тогда что-то чинил, улыбался, рассказывал армейские истории.
Мы с Валей подружились, если можно так сказать. Она стала хранительницей моих сердечных тайн, иногда баловала меня одеждой, делала красивые причёски. Я, в свою очередь, никогда не отказывалась от общества племянника, помогала ей по дому.
Через неделю после моего двадцатилетия Дима, будучи в изрядном подпитии (Минздрав предупреждает: чрезмерное употребление алкоголя вредит вашему здоровью), начал говорить неприятные вещи. Что мы его не ждали, что нам было лучше, если бы он не вернулся. Что маме никогда не было до него дела. Доказательство — тот самый диван на кухне. «Вы бы его ещё в подъезд поставили, чтобы я знал своё место!» — скривился Дима.
В том же году, за полгода до моего следующего дня рождения, у Вали не стало бабушки. Её родители через некоторое время, месяцев через семь-восемь, привезли Вале деньги, они продали квартиру той бабушки. Дима с Валей взяли ипотеку.
Уже год, как они съехали. За этот год мы с мамой ни разу не были у них дома, а племянника видели раз десять, не больше. Дима запрещает Вале приглашать меня или маму к ним в гости. Валя виновато разводит руками, говорит, что Дима впервые за долгое время чувствует себя дома и не хочет, чтобы к ним кто-то приходил. Что-то вроде «мой дом — моя крепость». Валя даже о поездках к нам в гости при нём старается лишний раз не заикаться.
Мама считает, что Дима так изменился в армии. Стал злым, грубым. А мне кажется, что всё дело в том диване, не зря Дима тогда о нём заговорил. Я попробовала поставить себя на его место: возвращаюсь домой, надеюсь на тёплую встречу с семьёй, а меня на кухню, как незваного гостя. Я бы тоже обиделась. Но ведь никто его не выгнал! Они с Валей пять лет прожили с нами. Раз уж так обидела встреча, так ушёл бы сразу! Какое-то лицемерие получается: пока деваться некуда было, жил, даже улыбался, как своим жильём обзавёлся — сразу решил припомнить, как его несколько лет назад обидели.
Хорошо, что Валя хорошая: и приедет, и фотографиями племянника поделится. Понимаю, что ей не хочется ругаться с мужем из-за нас, она как между двух огней. А Диму не понимаю: носить обиду в себе, столько лет её холить и лелеять — разве это мужской поступок?
