Евдокия Никифоровна прожила с Василием Петровичем всю свою жизнь. Хорошо прожили, ладно, двух сыновей вырастили, внуков. Оба по характеру были настырные, честолюбивые, оба в своё время сделали карьеру на работе, но вместе с тем, были честные и справедливые люди. Их всегда уважали за прямоту, решительность, умение прощать и весёлый нрав. Да уж, чего-чего, а весёлости в их отношениях хватало, оба любили пошутить и за словом в карман не лезли.
По молодости, когда кровь бурлит, всякое бывало в их жизни: и ссоры с битьём посуды Евдокией, заканчивающиеся суточным запоем Василия, и вышвыривание вещей из окон (попеременно, то он её выгонял вон, то она его). Правда, долго дуться они не могли, и примирение всегда бывало столь же бурное, как и ссора.
Сейчас Василию Петровичу было семьдесят два года, а его супруге, Евдокии Никифоровне, шестьдесят девять. Давно канули в лету бурные страсти жизни и старики мирно, в тихой любви, взаимопонимании и покое доживали отведенное судьбою время. Вот только Евдокия Никифоровна, в отличии от Василия Петровича, не умела наслаждаться покоем.
Привыкшая всю жизнь к чему-то стремиться, чего-то добиваться, преодолевая препятствия, после женитьбы последней внучки она вдруг загрустила.
— Всё, никому я больше не нужна, разве что коту Мурзику. Вася, так жить невыносимо! – частенько восклицала женщина, заламывая руки перед мужем.
Василий, конечно, всегда говорил, что она нужна ему, и что он без неё, как есть, пропадёт, но Евдокия только пренебрежительно отмахивалась:
— Ты ещё ого-го, найдёшь себе молодуху, а моя жизнь кончилась!
Надо сказать, что по какому-то невероятному стечению обстоятельств, родители и все родственники Евдокии умирали в семьдесят лет, поэтому женщина подсознательно воспринимала это, как последний рубеж своей жизни, хотя на здоровье не жаловалась.
До семидесятилетия Евдокии Никифоровны оставалось полгода, когда её любимый кот Мурзик, подаренный одним из сыновей, взял да и «нагло» помер на девятнадцатом году жизни.
— Это знак! – воскликнула Евдокия. – Облегчил Мурзик мне страдания, что без меня мог остаться.
Женщина вытащила из шкафа вещи «на смерть», всё перебрала, проверила, написала Василию последние инструкции и улеглась в постель помирать.
Может, для кого со стороны и выглядело это смешно, но только не для Василия. Зная силу воли своей супруги, он серьёзно обеспокоился, что она вот так, именно благодаря своей силе воли, и действительно помрёт в день семидесятилетия.
Все уговоры и увещевания отскакивали от Евдокии, как горох от стенки. С постели она вставала только по биологической необходимости, ела, как воробышек, плакала о коте, называя его единственным светом в окошке всей своей жизни.
Василий что только не предпринимал, даже котёнка ей нового притащил, но супруга разгневалась, запустила «слабой» рукой, стоящей на табурете возле кровати чашкой, произнесла, что он бессердечный негодяй, который хочет обречь маленькое невинное существо на страдания после её ухода.
Василий вернул котёнка хозяевам. Ухаживая за «умирающей» супругой, он всё время лихорадочно перебирал в голове все варианты, способные вернуть жену к жизни, но всё было не то. Призывать на помощь сыновей было бесполезно, ибо в своё время Евдокия Никифоровна воспитывала мальчиков в такой строгости (чтобы настоящими мужиками были), что армия им показалась домом родным, и перечить матери, они бы не посмели.
Всё шло к тому, что Евдокия Никифоровна, уверовав, действительно помрёт на свой день рождения в семьдесят лет. Отчаявшись, Василий пошёл на крайние меры.
— Дусенька, — елейно начал Василий, поставив на табурет тарелку с супом, — а помнишь, как ты всегда мне завидовала и сердилась, что родилась на свет женщиной.
— Ты добить меня хочешь, — слабым голосом откликнулась Евдокия, — полгода потерпеть не можешь? Конечно, помню. Какой ты весь из себя красавец из армии вернулся… в форме ВДВ… как ты рассказывал про небо, ощущение полёта… Уйди с глаз моих, аспид! Это единственное, в чём я не смогла тебе нос утереть, только потому, что родилась женщиной!
— Дусенька, так времена-то поменялись… Теперь ты, если хочешь, можешь прыгнуть с парашюта и почувствовать весь восторг свободного падения. Смотри, я даже билет тебе купил, в аккурат на твой день рождения…
Слабость мгновенно покинула конечности Евдокии, она проворно выхватила билет из рук мужа.
— Расщупкина Евдокия Никифоровна, — прочла она вслух.
— Только, Дусенька, к прыжку надо готовиться. Они не хотели мне билет продавать, говорили, что ты уже старая, но я пообещал, что, как бывший ВДВешник, подготовлю тебя по всей программе, иначе, Дусенька, не возьмут.
Василий Петрович подробно рассказал супруге, что значит быть готовым к прыжку с парашютом, даже с инструктором. А через пятнадцать минут довольно хмыкал в усы, слушал, как Евдокия тоном, не терпящим возражений, разговаривала со старшим сыном по телефону, требуя немедленно ей купить и привезти, для начала, беговую дорожку.
— Ничего, пусть для матери раскошелится, — браво вышагивала Евдокия Никифоровна по комнате, — никогда ничего не просила… пришло время отдавать… А и утру же я тебе нос, Васька, в аккурат перед самой смертью… — потирала руки со смешком женщина.
С этого момента про смерть временно было забыто. Евдокия Никифоровна под руководством мужа рьяно готовилась к прыжку с парашютом из самолёта. Когда до назначенной даты оставалось две недели Василий Петрович, сыновья, невестки и даже внуки начали не на шутку волноваться (никто из них всерьёз не думал о том, что Евдокия Никифоровна сиганёт с самолёта, всё это было затеяно ради того, чтобы вернуть женщину к жизни). Но время стремительно приближалось, а хоть как-то отговорить и образумить весьма пожилую женщину никому не удавалось.
В конце концов, зная характер Евдокии Никифоровны, все мысленно смирились с неизбежным концом, утешая себя лишь тем, что она умрёт с чувством исполнения мечты.
В назначенный день сияющая, с гордо поднятой головой, Евдокия Никифоровна прибыла на аэродром в окружении всей родни.
— Бабулечка, подумай о правнуках, которых ты можешь не увидеть после этого прыжка, — в один голос стенали внуки.
— Василий, — торжественно начала Евдокия Никифоровна, передавая мужу в руки небольшую деревянную шкатулочку, — здесь мои последние наставления всем. Откроешь после моей смерти.
Она всех обняла на прощанье и решительно направилась к группе прыгунов.
К счастью, прыжок с инструктором закончился благополучно. Все радостно обнимали восторженную Евдокию Никифоровну.
— Вот теперь я спокойно могу помереть! – торжественно произнесла старушка.
— Стойте! – Резко перебил её незаметно подошедший инструктор.
Он сурово посмотрел на Евдокию Никифоровну и протянул ей коробку со словами:
— Вы не имеете право помирать потому, что, как самый старший и ловкий парашютист, награждаетесь этим бесценным подарком нашего клуба, за который раз в год Вы обязаны перед нами отчитываться. Таковы правила.
Евдокия Никифоровна растерянно взяла в руки коробку и открыла. Оттуда на неё перепугано смотрели два крошечных кошачьих глаза. Евдокия Никифоровна охнула и прижала коробку к себе, а Василий Петрович и инструктор заговорщически переглянулись друг с другом.
— Василий, — через пару секунд взвизгнула супруга, — отдай мою шкатулку назад, смерть отменяется! (она была очень ответственной женщиной.)
***
Прошло десять лет.
Евдокия Никифоровна с Василием Петровичем каждый день чинно прогуливаются возле дома с котом по кличке Парашютист. Раз в год, по предварительной договорённости с часто меняющимся персоналом аэродрома, они привозят на показ Парашютиста. А на день ВДВ старушка накрывает праздничный стол, ставит бутылку коньяка и торжественно провозглашает:
— Василий, за тебя!
И немного помолчав, добавляет:
— И за свободное падение!
Автор: Виктория Талимончук
