Шурка стояла под кустом бузины, спрятавшись от проливного дождя. Она смотрела в освещенное теплым светом окно бывшего её дома. Казалось, что было все очень давно. Давно, когда Шурка была очень счастлива.
С веток бузины холодными струями стекали капли дождя. Мрачный холодный день… Под стать настроению Шурки… Да и откуда ему взяться – хорошему настроению? В последнее время у Шурки никогда не бывало хорошего настроения… Она каждый вечер приходит к дому и стоит под этим кустом. Стоит и ждет, как выгнанная собака, что выйдет хозяин и позовет ее обратно в дом. Да, ждет… Но понимает, что этого не произойдет. Никогда.
Боже, что она натворила! Да, видать не зря говорят, что если Бог хочет кого-то наказать, то он лишает его разума.
В этом году, Шурка работала на элеваторе, на планировке зерна. Урожай нынче выдался небывалый. Вот и торопились до дождей убрать зерно в склады. Уже своими силами не управлялись, и председатель колхоза попросил помощи у соседнего района. Пришла подмога в виде двадцати грузовых машин.
Машины с зерном подъезжали одна за другой. Работали все весело. И вот Шурка заметила, что один из прикомандированных шоферов, молодой, красивый и статный мужик, постоянно смотрит на нее. Сначала Шурка думала, что ей это только кажется. Но потом поняла, что ничего ей не кажется. Иван (так звали шофера) уже открыто стал смотреть на Шурку. Потом начал заигрывать – то горсть зерна за шиворот сыпнет, то верхонкой попадет по спине. А когда Шурка оглядывалась, громко смеялся. И взыграла в Шурке дурная кровь. Попали эти Ванькины заигрывания, как говорится, на старые дрожжи.
Шурка была на десять лет старше Ивана. Ему было двадцать пять лет, ну а Шурке – тридцать пять. Шурка была замужем за Николаем – порядочным, работящим мужиком. На внешность Николай был не красавец, но приятный и обаятельный человек. Было у них с Шуркой в это время четверо детей. Николай с помощью своих братьев выстроил для своей семьи большой дом. И неустанно что-то благоустраивал во дворе и в доме. Делал все так, чтобы было удобно жить семье.
Все завидовали тому, как дружно и ладно живут Николай и Шурка. Шурка всегда гордилась мужем.
Но вот появился Иван. И всё, что составляло жизненные ценности Шурки, вдруг потеряло свою значимость, привлекательность. Как-то поблекло всё в её сознании. Многие вещи стали ее раздражать. Муж казался ей каким-то вахлаком, деревенщиной. «Только и таскается то с топором, то с молотком, то с лопатой. А одевается как? Никогда себе лишней рубахи не купит». Даже дети, которых она очень любила, и те в последнее время стали бесить. Недавно обедали всей семьей.
Дети с аппетитом ели, а Шурка смотрела на них с тихой ненавистью, исподлобья, и думала: « Когда же они уже нажрутся?» В отношениях с Николаем появилась какая-то неловкость. Шурка не могла ему прямо смотреть в глаза. Не находилось тем для разговора. Ей хотелось молчать. Вспоминать по минутам, как прошел день на работе. И что бы она ни делала – все ее выводило из себя, все вызывало отвращение. Хотелось только скорее увидеть Ивана.
Каждый день, собираясь на работу, она тщательно прихорашивалась, смотрела на себя сбоку и прямо. И находила, что она женщина еще хоть куда. Хоть и родила четверых, а фигура – как у девчонки. Не расплылась. И бежала на работу. Поскорее увидеть Ивана.
На другой день, во время обеденного перерыва, женщины разговаривали о том, о сём. И, конечно же, о своих мужьях. Ну и Шурка тоже встряла:
— А мне мой надоел, хуже собаки. Нудный, как пономарь. Терпения не хватает выносить его.
— Да ты –то хоть помолчи. Ты на своего Николая не клепи, поняла? Он у тебя сто сот стоит. Живешь с ним, как у Христа за пазухой, а туда же. А ты с алкашом жила? Не жила, так и не гневи Бога! – оборвала ее пожилая баба.
На работе все уже заметили, как поглядывают друг на друга Иван с Шуркой. Стали переговариваться между собой, осуждать Шурку. Чего ей, мол, надо? Николай такой мужчина хороший. Детей столько… А она молодому вздумала глазки строить!
Шурка заметила, что и Николай какой-то странный стал. Дома все молчит, не разговаривает. «Неужели догадался?», — с тревогой думала Шурка.
И вот Шурка не пришла домой ночевать. После смены Иван, выждав, когда Шурка вышла за ворота элеватора, подошел к ней и сказал:
— Тебе далеко до дома, садись, подвезу!
— Да ты что? Увидят люди, греха не оберусь, — проговорила Шурка, а у самой аж дыхание остановилось.
— Ты отстань от всех, а я потом подъеду.
— Ладно…«Господи, что я делаю?» — пронеслось в голове.
Незаметно, потихоньку отставая от толпы баб, Шурка, наконец, осталась одна на дороге. Через некоторое время услышала, как по дороге едет машина. Оглянулась – Иван едет. Затормозил, открыл дверцу, Шурка села в кабину.
В этот день Шурка не пришла ночевать домой. Они с Иваном всю ночь провели в машине. Утром он повез ее к дому. Пока ехали, она обливалась холодным потом. «Что теперь будет?» — с о страхом думала она. Остановились, не доезжая. Шурка спрыгнула с подножки. Подходит к дому – у ворот в телогрейке стоит Николай, курит.
« А, будь что будет!» — с каким-то яростным задором подумала Шурка.
— Чтобы это было в первый и в последний раз! Подумала бы о детях, позорница! – спокойно сказал муж.
— Поняла, — прошмыгнула в калитку Шурка, удивляясь, что обошлось так неожиданно просто.
«Больше так не сделаю никогда», пообещала сама себе.
Она думала, что никто ничего не узнает. Но деревня есть деревня. Тут сразу все известно. Не успела она появиться на работе, как бабы сразу ей прямо в лоб заявили:
— А мы уж думали, что Николай тебе хребет переломит. А ты, ничего, жива осталась. Что, ноги-то нормально передвигаешь? Эх ты, потаскуха дешевая! А еще Николая хаяла. Тьфу, пропастина!
— Да чего вы взъелись на меня? Ничего же не было! – пыталась оправдаться Шурка.
— Ага! Бабушке своей расскажи!
«Стыд-то какой! Какая же я дура!» — думала Шурка. И твердо решила завязать эту ерунду с Иваном.
Но, как известно, между «хочу» и «делаю» — огромная пропасть. Стоило только Ивану приехать на элеватор , и все благие намерения Шурки, как корова языком слизала. Опять пристальные взгляды друг на друга, опять мысли о том, какой Иван красивый, и как ей опротивел Николай. И так мучительно было думать, что вот, после работы, нужно возвращаться в постылый дом. А там куча детей, скотина, надоевшие, хуже горькой редьки, хлопоты.
«Позовет Иван – поеду с ним! Хоть день – да мой! А там — хоть в пень головой!» — думала Шурка.
В обеденный перерыв она хотела было поесть рядом с бабами, но одна из них заорала:
— А ну, проваливай отсюда! Иди, вон, ешь где-нибудь подальше! А к нам не подсаживайся!
«Ну, видно так тому и быть! Всё равно все уже знают. Чего же я буду ль своего счастья отказываться! И пошли все к черту! Мой грех, мой и ответ!»
После работы Шурка уже, не стесняясь, залезла в кабину к Ивану.
На следующий день на элеватор пришел Николай. Подошел к Шурке. Увидев мужа, она приготовилась ответить ему какой-нибудь дерзостью. Но ничего такого не понадобилось.
— Домой не приходи! Не пущу! – спокойно произнес Николай, и, закурив, пошел прочь.
А Шурку закрутил любовный вихрь. Не очень она расстроилась после слов Николая. Наоборот, она почувствовала такое облегчение! И понеслось. Утром работа – вечером любовь. Они ночевали прямо на элеваторе. Ночи были уже очень холодными. Шурка с Иваном заходила в склад, зарывалась в теплое после сушилки зерно и предавались любовным утехам. Она думала, что вот какое счастье ей неожиданно выпало!
Красивый и интересный Иван предпочел её всем другим бабам. А то, что они ее сторонятся, так это и понятно! От зависти. Небось каждая хотела бы полюбиться с таким красавчиком! А он выбрал её, Шурку! Так что, бабы, кусайте себе локти! Правда, Шурка с тревогой думала о том, что со дня на день будет убрано все зерно. Что будет дальше? Она, шутя, спросила как-то Ивана:
— Мне, наверное, придется зимовать в складе? Ты ведь скоро уедешь.
— Да не боись! Не брошу тут.
Шурка с радостью понимала, что Иван любит её. Скорее всего, заберет с собой в свой район.
Не было мгновения, чтобы она думала о чем-то другом, кроме Ивана. Странно, но мысли о детях и о муже вообще не беспокоили ее – она просто о них не думала.
И вот наступил решающий для Шурки день. Уборочная закончилась. Завтра все командированные уезжают в свой район. И, как бы между прочим, она спросила Ивана:
— Ну что, мне собирать вещи, или все новое купим?
Иван удивленно посмотрел на Шурку:
— Ты о чём?
— Ну как же, мы ведь завтра уезжаем. Не могу же я в телогрейке ехать!
— А ты куда же это собралась? Со мной, что ли?
— Я тебя не понимаю. Ты же сам сказал, что не оставишь меня здесь. Вот я и спрашиваю, собирать мне вещи, или в твоем районе все купим?
— Да ты что, серьезно, что ли? Я пошутил, а ты уже и напридумывала себе черт знает что! Да с какой стати я тебя повезу с собой?!
— Иван, если ты сейчас шутишь, то это очень плохая шутка! У Шурки тревожно билось сердце.
— Ничего я не шучу! Сама подумай, на кой черт ты мне сдалась? Я что, бабы себе не найду, чтоб из другого района везти? Да у меня дома баб, как на кобеле репьёв!
— Иван, что ты говоришь? Ты пугаешь меня!
— Раньше надо было пугаться, когда мужу рога наставляла. Твой Николай – настоящий мужик! А ты, шалава, его бросила! А за мной, дураком, готова на брюхе ползти! Эх ты, финтифлюшка! – и, хлопнув дверцей, уехал.
Шурке показалось, что под ней земля разверзлась… Не было слёз… Не было мыслей… Одна тупая безысходность…
Через несколько дней Шурка будто очнулась ото сна. Боже, что она натворила! Лишиться всего – мужа, детей, дома и ради кого? Ради чего? Что теперь делать? Куда идти?
Стоит теперь Шурка под кустом бузины, спрятавшись от проливного дождя. Смотрит в освещенное теплым светом окно бывшего её дома. Кажется, что было все очень давно. Давно, еще когда Шурка была очень счастлива.
* * *
Всё короче становились дни. Близилась зима. Шурка так и ходила каждый вечер под окна дома, где жили ее муж и дети. Один Бог знает, сколько слёз она пролила, тоскуя по своей семье. Как она раскаивалась и кляла себя за свою дурость. Она давно уже не разговаривала ни с кем из односельчан. Ходила, как тень, всегда в рабочей одежде. Люди уж было подумали, что у нее с головой не ладно.
Пока Шурка жила с Николаем, односельчане относились к ней доброжелательно. А сейчас… Такая ненависть у всех, точно Шурка чью-то душу загубила. И не могла она понять, почему так? Другие бабы ведь тоже изменяли своим мужьям, и все об этом знали. А её, Шурку, просто готовы на вилах носить. Ну был грех, так она уже сто раз покаялась. А если честно, то сейчас Шурка не может понять, как она, семейная баба, не тунеядка, не шлюха, могла поддаться на заигрывания Ивана?
Причем так легко и просто… Вспоминая их «любовь», Шурка вспомнила и то, что не сильно-то Иван и добивался ее благосклонности. Она поддалась ему сразу, без особых уговоров… Ах, дура, дура… Ах дура, дурища… Что бы она сделала, чтобы не было всей этой гадости! Этого срама и позора… Этого Ивана…
После того, как уехал Иван, она ночевала на элеваторе. Там пока еще было много работы. Но вот все зерно просушено и закрыто в склады. Ночевать уже негде. Куда идти? Навалилась она на стену склада и сидит, мерзнет. Руки и ноги окоченели от холода. Вдруг видит, идет двоюродная сестра Надька. Увидела она Шурку, подошла и спрашивает:
— Чего ты тут сидишь, околеваешь?
— А куда мне идти?
— А домой?
— Да что ты! Я боюсь даже на глаза Коле показаться.
— Ну пошли ко мне, что ли. Так ведь и замерзнуть недолго.
Шурка видела по глазам Нади, что та боится, что Шурка пойдет к ней.
Пришли к Наде. Муж ее, Саша, взглянул исподлобья, но промолчал. Шурка поздоровалась, он не ответил. Надя предложила Шурке помыться в бане. Сегодня только топили, котел еще не остыл:
— Ты уж, как бродячая кошка, опаршивела. Иди, откисни.
В словах Надежды сквозила такая неприязнь, что Шурка хотела сразу же уйти. Но куда пойдешь? Зашла Шурка в баню и как начала рыдать. «Одна! И никому нет дела до нее. Вон Надька и та не может скрыть отвращения. Позвала к себе только потому, что сестра. А не то, так и прошла бы мимо. Не позвала бы… То ли уж руки на себя наложить?»
Помылась, пошла к дому. Зашла в сени и через дверь слышит, как Сашка орет на Надьку:
— Это же надо такое придумать! Притащить эту падаль домой!
— Ну сестра же она мне все-таки! Ну некуда ей идти!
— Да твое-то какое дело? Ты что, мать Тереза? Завтра же чтоб духу ее тут не было? Поняла? Не то — вместе окажетесь под забором!
— Да поняла я, поняла!
Шурка от обиды чуть не заплакала. Но тут в ней заговорила гордость. Да, оступилась она. Но ведь она же человек! Тем более, что лично Сашке с Надькой она ничего плохого не сделала. Зайдя в дом, она надела телогрейку и тихо вышла за ограду. Побрела по улице. Было уже темно. Шла , не думая, куда. И так замерзла, что, казалось, сейчас упадет и не встанет. И привела ее ноги к церкви. Рядом с церковью находился дом, в котором жили церковные служащие. Подошла к двери стукнула раз.
— Кто там? – раздался голос из-за двери.
— Помогите, — еле шевеля губами, проговорила Шурка.
Дверь открылась, выглянула пожилая женщина:
— Господи, помилуй! Да ты же заиндевела вся. А ну, заходи!
Вошла Шурка в чисто и красиво убранную комнату. Женщина спросила, что случилось. Почему она в таком виде и в такое время ходит по улице.
И рассказала Шурка ей свою историю. Ничего не утаила. Наконец Шурка собралась с духом и сказала:
— А мы же венчались…
— Ох, грех-то какой! – сокрушалась Ольга. — Надо тебе исповедаться.
— Да разве я посмею перешагнуть порог церкви?
— Но посмела же ты грех совершить? Тогда ты смелая была! Ничего. ДОроги Богу слёзы блудницы.
Попостись неделю и приходи на исповедь. Ночевать ко мне приходи.
Уложила женщина Шурку спать на чистую, белую, как снег, постель. Шурке, после ночевок на складе, казалось, что она в раю.
Утром, она встала рано. Ольга напоила ее чаем со сдобными булочками. Шурка поблагодарила Ольгу за приют и пошла на работу. Идет она по пустынной дороге и вдруг ее обгоняет грузовик.
Машина остановилась, а из кабины выглядывает… Иван!
— Здравствуй, Шура!
— Привет…
— На работу?
— Куда ж ещё? На работу.
— Как дела?
— Никак…
— Что, так и не простил тебя муж?
— Не простил…
— Надо же! Какой гордый!
— Это я – сволочь. А муж у меня золотой…
— Ты прости меня. Я тоже виноват перед тобой.
— Знаешь, а я благодарна тебе. Правда. Ты меня научил главному – беречь всё, что у тебя есть. У меня было все, что нужно. Но я польстилась на тебя, и потеряла всё. А знала ведь, понимала, что совершаю грех! Не остановилась вовремя. Вот и получила по заслугам. Теперь вот живу, как бездомная собака. А себя ты не вини. Сама я во всем виновата… Дура! А дурака, говорят, и в церкви бьют.
— Слушай, а я ведь даже не думал, что ты такая! Прямо зауважал тебя!
— Зауважал? А мне-то зачем твое уважение? Кто ты такой, чтоб меня уважать? Ты для меня как не был никем, так никем и остался. Поезжай своей дорогой.
После этой встречи, у Шурки как будто мозги на место встали. Так она ясно все про себя саму поняла! Надо саму себя уважать. Жить в согласии со своей совестью. Надо, чтоб совесть не спала.
Совесть – вот самый строгий контролер.
Шурка целую неделю постилась, готовилась к исповеди. После работы шла ночевать к Ольге.
На исповеди батюшка сказал Шурке:
— Ты большая грешница. Ты нарушила обещание, данное Богу перед алтарём. Ты забыла, что ты мать, что ты женщина. А женщине многое дано, многое с неё и взыщется. Теперь только от тебя зависит, простит тебя муж или нет. Иди, проси у него прощения! А Бог милостив, не оставит тебя.
Первый раз, за все это страшное время, Шурка осмелилась встретиться со своими детьми. Пошла она к школе. Увидела своих детей, тихонько подошла к ним:
— Деточки мои! Простите меня…
Дети прижались к ней, дочки заплакали, сыновья сначала насупились, а потом тоже зашмыгали носиками. Старшая дочка говорит:
— Мам, приходи домой… Нам без тебя плохо… Папка молчит всегда…
— Родненькие мои… Виновата я перед вами и перед папой. Он меня не простит…
— Мамочка, он простит! Мы будем его упрашивать, чтоб простил!
После работы Шура пошла к дому. Вернулся вскоре и Николай. Мрачно посмотрел на Шурку:
— Зачем явилась?
— Коленька, прости меня! Я все понимаю, но ты прости! Никто мне не нужен, кроме тебя и наших деточек.
Тут и дети выскочили на улицу:
— Папочка, прости маму! Папочка, ну прости ее, пожалуйста! Дети плакали. Все, и девочки, и мальчики. Целовали отцу руки.
— Только ради детей прощаю. Заходи в дом. И всё! Больше ни слова!
Трудно, тяжело налаживалась жизнь семьи. Долго еще Шурка не могла смотреть в глаза Николаю.
Но, все же, наступило время, когда он оттаял душой.
Однажды, в воскресенье, натаскал Николай воды, истопил баню:
— Пойдем, попаримся. Сто лет не парился, похлещи меня веником.
Напарились Шурка с Николаем, как в добрые времена.
И снова в доме поселилось счастье.
Лилия Падерина
